Эми Фридман - Два лета

– Тогда не поеду… – Мой голос дрожит. – Но и к отцу я вернуться не могу. – Я поднимаю взгляд на Жака, и слез уже не остановить. – И не хочу.

На лице у Жака появляется ошеломленное выражение, он будто бы говорит: «Я не подписывался на все это сумасшествие».

– Не плачь, – выпаливает Жак, что подтверждает теорию Руби.

– Пусть поплачет. – Мадам Кассель поднимается с места и протягивает мне будто бы из ниоткуда появившийся платок. Я сморкаюсь, она похлопывает меня по плечу. – Жак сказал про неприятности в семье. Почему бы тебе не остаться у нас? Можешь чувствовать себя как дома, – говорит она, указывая на один из диванов.

– Правда? – только и удается мне произнести сквозь слезы. Мадам Кассель кивает. Я так глубоко благодарна ей, что готова обнять ее, как будто это моя мама. И вдруг я понимаю, что как бы ни злилась на маму, сколько бы тайн она ни скрывала от меня, мне ее не хватает. Мне хочется услышать ее родной голос, особенно сегодня, в день рождения, после всего случившегося.

– Ну, тогда я пошел вниз, в кафе, – говорит Жак. Он быстро целует меня в щеку – мама следит за ним, как ястреб, – и говорит, что увидится со мной, когда закончится его смена. Когда он исчезает, я должна бы чувствовать себя покинутой, но этого не происходит.

– Нельзя ли воспользоваться телефоном? – интересуюсь я у мадам Кассель, которая вновь взялась за чеки и квитанции. – Звонок международный, и я верну вам деньги…

– Bof! [62] Вздор (фр.). – отмахивается она. – Если хочешь уединиться, позвони из комнаты Элен. – Мадам Кассель указывает рукой вдоль коридора. Горячо поблагодарив ее, я выхожу.

По пути мне попадается другая комната; скорее всего, здесь живет Жак: на стенах футбольные постеры, на полках кулинарные книги. Сильно волнуясь, останавливаюсь на пороге. Я так мечтала этим летом увидеть его комнату, его дом. Но, конечно, не при таких обстоятельствах. Жизнь – странная штука.

Комната Элен не больше моих средневековых покоев в доме у отца, но гораздо уютнее: на стенах развешаны постеры французских фильмов, на постели ярко-желтое покрывало. Осторожно сажусь на постель и беру беспроводной телефон с тумбочки у кровати.

Набираю международный код – мама заставила меня выучить его перед поездкой во Францию, – затем домашний номер. Я немного волнуюсь: неизвестно, как мама отреагирует на мои слова – начнет оправдываться, расстроится, разозлится? Но я не хочу ничего от нее скрывать, нужно наконец поговорить начистоту. Я теперь понимаю, почему мама иногда вела себя странно и сильно волновалась, оберегая меня. Как же тяжело, наверное, жить с таким секретом.

В трубке гудки. Я высчитываю разницу во времени, но мысли путаются. В Хадсонвилле должно быть часов девять утра. Маме еще рановато уходить в колледж.

– Алло, – наконец отвечает она.

Я делаю глубокий прерывистый вдох и говорю:

– Это Саммер.

– С днем рождения! – Мама рада и в то же время будто чего-то опасается, как чувствует: что-то случилось. – Как проводишь его?..

– Мам, – перебиваю я, сглотнув. – Я уже знаю. Знаю про папу. Он мне все рассказал.

– Ох, – тихо выдыхает мама. Но, клянусь, в этом голосе слышится облегчение.

В тот же вечер – после длинного разговора с мамой, когда мы обе то плакали и возмущались, то просили прощения и вдавались в объяснения, после того как мама предложила мне поменять билет домой и улететь раньше, а я честно ответила, что еще не решила, как поступить, – я ужинаю с Жаком и его родителями.

Они обычно едят поздно вечером за столом возле кухни, когда кафе закрыто. Месье Кассель приготовил простой холодный салат из пасты пенне со свежей кукурузой, помидорами, ломтиками огурцов и сваренными вкрутую яйцами, заправленный оливковым маслом и солью, а к нему деревенский хлеб с маслом. Ко мне, наконец, вернулся аппетит, я целый день ничего не ела и теперь умираю с голоду. Ем с жадностью, успевая при каждом удобном случае говорить спасибо месье Касселю.

Судя по всему, Жак к этому времени рассказал обоим родителям про мои «семейные проблемы»: месье и мадам Кассель исключительно ласковы и внимательны, подливают мне в стакан минеральную воду, едва она успевает закончиться, а к концу трапезы с большой помпой приносят из кухни именинный торт.

Пока Жак и его родители поют мне «Joyeux anniversaire» на мелодию «С днем рождения», я думаю о том, как это необычно – и невероятно – праздновать не с мамой, и не с Руби, и даже не с папой (хотя он ведь здесь, в городе), а в незнакомой семье, намного более благополучной, чем моя, даже в ее лучшие времена. Но, по правде сказать, весь сегодняшний день прошел необычно и невероятно. Так что такое завершение в каком-то смысле логично.