Любовь Руднева - Встречи и верность

— Как мне быть? — говорит Лева и разводит руками. — Все-таки, может ли совсем не снайпер написать о настоящем снайпере? Но я должен! Должен успеть здесь, на Мекензиевых, сдать вам настоящий экзамен, ну хотя бы по теории! Я вот слушал ваши объяснения и кое-что запомнил, а то и вовсе не сумел бы написать о вас очерк. Согласны? Надо в деталях понимать то, о чем пишешь, даже жить этим, согласны?

Он просто-напросто хитрец. Знает, что после охоты Люда приходит онемевшая, выпотрошенная, проклиная всех фашистов, и горные их войска, и что приклеились они к Мекензиевым.

— Итак, — продолжает Лева, — бывает, снайпер выходит в атаку. Когда опасно, грозит окружение, снайпер на фланге, там, где враг может нанести удар. Тогда снайпер глаза, уши… огонь.

Лева Иш весь подобрался. Его темные, ласковые глаза улыбаются, но на лице улыбки нет, а Людмила слушает с удивлением и любопытством. Действительно, он помнит все, что она говорила.

Лева вертит в руках ракушку и продолжает:

— Снайперская охота уже касается вас, и я запомнил все досконально.

Снайпер выходит на нейтральную зону, приближается к противнику и тем самым увеличивает длину выстрела. Он может обстрелять не только вражеский передний край, но и поразить более дальние цели. И в то же время убережет от артиллерии и минометного огня свою пехоту. Ему нужно увеличить глубину обстрела и обратить внимание на маскировку.

Когда линия фронта неподвижна, снайпер попадает в тяжелое положение, его пост все время под наблюдением. Возможно засесть правее или левее. Цель — вражеский наблюдатель, связной состав, офицерский, и только тогда можно поражать солдата, если необходимо посеять панику.

Лева Иш снял фуражку, вытер лицо и сказал:

— Ну как? Ученик что-нибудь понял?

— Если б вы не для дела, выругала б, уж очень хочется перестать думать об этом. Понимаете?

— Понимаю, Люда. Но вы знаете, время не терпит, а у кого же я сдам свой минимум, если взялся писать про Мекензиевы.

Люда видела — Лева Иш устал. Темные круги легли под глазами, шелушились пересохшие губы. Вдруг вспомнила, как неприветливо встретила его под Одессой:

«Берегитесь, случайно подстрелят, пропадут тридцать строк репортажа с кукурузного поля. А то хотите, зачислим в снайперский взвод. Хорошая стажировка для писателя».

Но Лева Иш забыл давнее, и она сказала:

— Что же делать, если вы — военный газетчик — должны быть универсалом.

Теперь перед ней пятьдесят два газетчика, но ни одного похожего на Леву Иша, а его уже не было ни в Севастополе, ни на свете — он остался в земле того города.

Люда почти не слышала, что отвечал ее товарищ из Ленинграда. Она только улавливала характер вопросов.

Но как это бывает у одних от опьянения, у других от похожей на опьянение усталости, сразу думалось о многом. Воспоминания наплывали вразнобой и были стянуты в один узел.

Пресс-конференция продолжалась. Володя умолк, и Люда почувствовала свое одиночество тем острее, чем больше людей столпилось вокруг, людей и не совсем людей, какая-то своя охота происходила у них, и не очень ей понятная.

— Вы ходили на снайперскую охоту, это опасно? Опаснее, чем охота на буйволов?

— Я никогда не охотилась, тем более на буйволов, у нас не бывает такой охоты. И это не сравнение. Вы все рассматриваете как спорт, но это страшный труд, смертный, смертельный… — Последние слова вслух и не произнесла.

Она выходила на охоту в дымке раннего утра и в дымке сумерек возвращалась. Стрелять можно только наверняка, и до выстрела иногда лежала дорога терпения длиной в день, два.

Ни одной ошибки — или обнаружишь себя. И уже не будет спасения. Тщательно бери цель. Как коротка мысль об этом, как все долго длится на войне.

Однажды на Безымянной вышли против нее в засаду шесть автоматчиков. Они заметили ее накануне, когда вела она неравный бой весь день и даже вечер. И напрасно ранним утром она опять возвращалась на прежнее место.

Нет, не напрасно. Гитлеровцы нависли над дорогой, по которой подвозили боеприпасы соседнему полку дивизии. Долго, по-пластунски, Люда поднималась в гору, болели локти и колени, пули со всхлипом впивались в деревца, то впереди, то сзади Люды, иногда они зарывались в землю, но уже не могли оттуда ее ужалить.

Пуля срезала ветку дуба у самого виска, другая пробила верх фуражки. И тогда Люда сделала два выстрела — замолчал тот, который едва не поразил ее в висок, и тот, кто почти угодил ей в лоб.

Истерично стреляли четверо живых, и снова, уползая, извиваясь, как змея, она била точно туда, откуда раздавался выстрел. Еще трое осталось на месте, только один убежал. Люда замерла, теперь нужно ждать. Нельзя приподняться, сдвинуться. Один из них мог притвориться мертвым, и, быть может, он выжидает, когда она шевельнется. Или тот, кто убежал, уже привел с собой других автоматчиков.