Любовь Руднева - Встречи и верность

Нина посапывала в темноте, лежа на Мекензиевых, в нескольких десятках метров от немцев. Спала торопливо и жадно, как спит перемученный солдат, которого месяцами нельзя отвести в тыл на отдых, потому что уже некем его сменить. И во сне она не выпускает из рук свой наган, и никому не может она перепоручить защиту своего Севастополя, своих так и не совершенных девичьих радостей, маленьких, но, наверное, крылатых снов, защиту своих еще и не отыгранных игр.

И потому не может перепоручить, что еще до войны лила слезы над Чапаевым и считала себя обязанной возвратить долг тому славному командиру и его верному солдату — Анне. И навеки отразилось в ее глазах пламя, которое пожирало Мадрид, слишком удаленный от нас, чтобы мы могли его окончательно спасти.

Все это она сама рассказала Дееву под Одессой. И еще про то рассказала, как стояла она, подросток, на Одесской пристани, когда наши корабли уходили к берегам Испании. Они увозили на своем борту ее мечты, самые сильные желания. Потом она встречала в порту эти корабли и, когда на одесский берег сходили испанские дети, просила, чтобы ей, девчушке, дали на воспитание хоть какого-нибудь, пусть самого маленького, самого некрасивенького испанца, такого же круглого сироту, как она.

Но ведь тогда она еще жила в детском доме и было рано осуществиться ее порывам! Оставалось только запеть песню республиканцев, она запела…

Спала Нина Онилова, беззащитная во сне; она вздрагивала от холода и тоски ночного боя, которые, верно, пробирал даже ее, храбрую девчонку, хоть она и гнала от себя страшные мысли, что и ее в любое мгновение может постигнуть судьба Беды.

Дееву надо было спешить, но не мог он отползти от этого спящего ребенка. Верно, она сама скоро проснется от выстрела, который раздастся над самым ее ухом.

А на раннем рассвете Нина и Деев, лежа рядом, продрогнув, считали, сколько немцев скосил пулемет:

— Двадцать три.

Нина подползла к убитым, но Беды среди них не было. То ли утащили его мертвым, чтобы надругаться, то ли увели живым для дознания.

Деев ушел, и вскоре ей доставил патроны коренастый, хмурый боец с припухшим от бессонницы лицом.

— Снежко, второй номер, — коротко представился он. — Теперь у нас полный порядок. — И он протянул Нине свой хлеб.

За день они восемь раз меняли свои позиции. У Снежко была перевязана голова и левая рука. Повязку наложила Нина, ее же, как сказал этот неторопливый парень, «бог миловал».

Кругом лопались мины, и этот звук, ни на что не похожий, тоскливый, был отвратителен. Свистело и звенело, осколки сыпались на кожух пулемета, врезались в ленты и даже срезали край ушанки.

Нина не могла уже точно сказать, какое сегодня число и где враги. Они то исчезали, откатывались, то обложили роту с трех сторон, рота вырвалась, и ее остатки смешались с горсточкой бойцов другого батальона.

К Нине подбегал связной, или подавал команду сам командир роты, и снова ей представлялось, что она и Снежко одни отражают атаку взвода немцев. Смерть сновала мимо ее виска, ее маленького и верткого тела, сновала взад и вперед, иногда прикасаясь своими тяжелыми пальцами к затылку.

Вдруг осколок снаряда ударил прямо в ствол пулемета, пулемет заклинило. На мгновение у Нины прервалось дыхание. Снежко тормошил ее:

— Ранена?

— Нет, только ударило волной. Беги за мастером.

Как Снежко нашел этого пожилого сержанта, Нина не знала и так и не успела спросить.

Он полз, на спине у него, как горб, торчала сумка с инструментами. Но едва он дополз до ее наспех сделанного прикрытия и начал осматривать пулемет, застрочили немецкие автоматы. Мастер безмолвно упал навзничь, головой к Нине, только рука, зацепившаяся за ствол, еще несколько мгновений трепетала.

Нина, бледная, с перепачканным кровью лицом, тихо повторяла:

— Вместо меня, как же это, я всего на полшага отползла от «максимчика», а он мою принял.

Но тут же прикрикнула на опешившего Снежко, и они вместе поволокли пулемет влево, в выемку. Она лежала за тремя сваленными дубками и орудовала инструментом погибшего механика.

Через час пулемет заработал, и как раз вовремя. Снова они тащили его поближе к своим, поднимавшимся по склону горы, а пока тащили, Снежко говорил:

— Я, товарищ сержант Нина, сроду не женился б на такой бабе. Больно ты остро со всем управляешься и привыкла командовать. А баба она и есть женщина, второй, значит, номер.

— Успокойся, Снежко, выбьют меня фрицы, сам покомандуешь «максимкой», но не вздумай его запустить…