Любовь Руднева - Встречи и верность

А может, ее мать была как Анка? Ведь не знала ее, но всегда она чудилась, когда голова Нины прикасалась к вечерней подушке и наступала тишина.

Этой же ночью Нина пошла с подружками в Аркадию на пляж.

Медленно брели через парк. Ночью деревья растут как-то гуще и в дальних уголках парка, где шепчутся полуночные влюбленные, таинственно и жутко. Миновали грязелечебницу и вышли на берег — пахло ракушками, рыбой, солеными водорослями. Днем эти хорошие запахи исчезали — пахло духами, пудрой, болтовней приезжих и одесситов.

Нина быстро раздевается, отбегает подальше от девчонок — хорошо входить в море, когда совсем тихо и без купальника — бух в воду.

Ночное море не сравнишь с дневным: оно доброе, теплое и близко небо, такое же темное, как море, даже чуть-чуть темнее…

И Нина вдруг становится не Ниной, а всем морем и всем небом, и еще не знает она, что это и есть бесконечность и бессмертие.

Ночью Нине все нипочем, что загадала — исполнится. Ей хочется теперь быть испанской героиней и чапаевской Анкой, но вдруг она вспоминает, что далеко отплыла от девчонок, чего доброго еще уйдут без нее и придется одной идти через парк, где задираются матросы и слишком много людей хотят этой любви, про которую и ей хочется все знать и вовсе не хочется даже себе в том признаться.

Очереди, самые длинные, самые тяжелые очереди в Одессе к военкому. В несколько рядов очереди на улице, во дворе, на лестнице, в коридоре.

Нина второй день занимает очередь ранним утром, но не успевает до фабрики попасть к военкому, и вечером она снова в длинном хвосте бранящихся, спорящих одесситов.

Надо скоротать это тревожное время до встречи с всемогущим военкомом. Она читает приказ номер один:

«…с сего числа город Одесса и пригородные районы: Аркадия, Чубаевка, Димитриевка, х. Вышинского, Красная Слободка, Хаджибеевский лиман, Пересыпь, Лузановка, Лютсдорф, Большой Фонтан — объявляются на военном положении…»

Теперь и пляжи больше не пляжи, и ракушки, и камни, и водоросли, и дачи зелененькие, с красными крышами и флагштоками, и сады, и рыбацкие сети, и шаланды, и все фонари, каждый забор и каждый кустик там — тоже на военном положении. И все море на военном положении, оно кишит подводными шпионами, и минами, и военными тайнами.

У Нины Голова шла кругом. Ну хорошо, она знала, что жила-была Румыния, но чудно было и подумать, что не в сказке, а где-то неподалеку жил-был король румынский. И как это его войска — королевские — вступили на советскую землю, она и вовсе не могла взять в толк.

Она давно ненавидела Гитлера, но представить себе летчика из его райха над Одессой было немыслимо — фантастика почти такая же, как ее, Нины, полет на Луну. А теперь самолет с крючковатым клеймом — знаком фашистов — воет над Одессой, он летит с сиреной, с бомбами, выбирает, куда побольнее ударить…

А к военкому такая очередь!

Военком охрип, лицо синеватого оттенка, прокопченное табачным дымом. Заслышав девичий голос, он уже механически отвечает:

— Хватает, хватает медсестер, санитарок и прочего…

— Какого прочего? — с интересом и злобой спрашивает Нина.

Но он не слушает ее.

— Я уже тысячи, понимаете, — отчеканивает он, — тысячи направил на фронт. И другие районные военкомы столько же, куда же вас там девать?!

— Но, товарищ комиссар, — возражает полная женщина, вырастая за спиной у Нины и оттирая ее в сторону, — вы же можете послать меня на фронт кашеваром. Есть ведь всем хочется, тем более когда так много хлопот свалилось на головы наших мужчин.

— Вы не имеете права! — кричит возмущенно Нина и упирается кулаком в живот женщины.

— Что такое передо мной? Не вижу, — говорит кашевар, уперев руки в пышные бока и глядя на Нину сверху вниз. — Кто здесь стрекочет, или мне показалось? Чего я не имею права: жалеть мужчин, варить борщ, резать сало, что? Или разговаривать с товарищем военкомом?

— Все не имеете права, не ваша очередь.

Нина вдруг не узнаёт своего голоса. А ведь она никогда не ссорилась в магазине и не разделяла страсть Ксаны к шумным перебранкам на рынке, у лотков с арбузами и каштанами.

Военком, пользуясь передышкой, молчит. Пусть они поспорят, бедные женщины, у него уже язык распух, в глотке сухо.

— Вы свободны, — говорит он Нине. — Идите спать, — добавляет он совершенно серьезно, желая ей того, чего сам хочет всей душой, всем своим усталым — немолодым телом.

Но она кладет перед ним несколько скомканных бумажек. Военком сердится, Нина потными руками расправляет одну: