Любовь Руднева - Встречи и верность

Видел Ковтун только бойцов в выгоревших гимнастерках, потрескавшихся, запыленных сапогах, темно блестевших касках. Они шли все быстрее и быстрее, а он скакал вдоль цепи, говорил им:

— Ударим дружно! Пуле не кланяйся. Главное — напористо… Ошарашим! Чапаевцы, вперед!..

И вот саперы уже бегут, свистят пули, лошадь трудно удержать, ей дай только знак — и она понесет, ошалев от выстрелов, которые метят в Ковтуна, в его большую светло-серую кобылу.

Они бежали вперед, эти семьдесят человек, их становилось все меньше — то один, то другой падал. Но капитан подъезжал к командирам взводов и говорил:

— Ребята, ударим в штыки!

И когда должны были столкнуться сотни серых мундиров и несколько десятков саперов, румыны замедлили движение, передние ряды стали упираться, за ними приостановилось движение шедших сзади. Они все чаще припадали к земле, и, когда Ковтун что-то выкрикнул и поскакал, стреляя из винтовки, саперы бросились за ним и смяли растерявшихся румын.

И покатились вспять мутные, серые волны наступавших, они убыстряли свое движение назад, и тогда саперы очутились в окопах. Короткая схватка — и румыны оказались за редкой посадкой, на краю которой находились окопы второго батальона, почти целиком истребленного здесь.

Ковтун видел, как румыны в стремительном бегстве своем перехлестнули посадку. Отдав распоряжение засевшим в окопах саперам приготовиться к контратаке, он поскакал назад.

Вдогонку ему из-за посадки стрелял пулемет, но капитан уже подъезжал к своему наблюдательному пункту. Почему-то казалось ему, что прошло очень много времени и Петров, должно быть, уехал, хотя он понимал, что Иван Ефимович никак не мог уехать и наверняка вместе с Гроссманом видел все, что произошло на краю посадки.

Артиллерия Гроссмана громила румын до последнего момента подхода к ним саперов. И сам Фрол Гроссман корректировал эту стрельбу. Только теперь Ковтун понял, что натиск его саперов совпал с гигантским огневым ударом, который обрушил на противника подполковник. Поэтому семьдесят саперов и могли приостановить всю махину двухтысячного наступления.

Ковтун соскочил с лошади, ординарец принял ее. Тяжело вздымались бока, светло-серая кобыла взмокла, потемнела, глаза ее налились кровью. Лошадь вскидывала голову, всхрапывала, мелко дрожали мускулы на сухих ногах.

Ординарец Прохор Киселев сочувственно заметил:

— Ведь чуяла — смерть за гриву хватает. Теперь переживает, нервная.

Ковтун погладил морду кобылы. Его гимнастерка на груди и у ворота промокла от пота, хоть выжимай. Он обдернул ее, прошел на НП.

Генерал Петров говорил по телефону с соседом Ковтуна; положив трубку, резко спросил:

— Вы что, как Скобелев, на белом коне в атаку бросаетесь?!

И, не дожидаясь ответа, подошел к Ковтуну, посмотрел на него пристально: «Мол, как чувствуешь себя, герой?»

— За то, что восстановили положение, — спасибо. Но за то, что бросили полк и не доложили о своих намерениях, а мне пришлось брать управление на себя, — объявляю выговор.

В голубых глазах светилось удовольствие, но лицо было строгим, и Петров нервно пощипывал свои небольшие усы.

А Гроссман снова отдавал приказания своим артиллеристам. Теперь они били через посадку по отступающему противнику.

Петров сказал:

— Твой начальник штаба Бровчак тут доложил по телефону: наступала вторая гвардейская, имени короля Михая дивизия.

Когда Гроссман отошел от телефона, Петров обратился к нему:

— А ведь молодец капитан, ничего не скажешь! Как твое мнение, Гроссман?

— Ну, если мое, скажу: я бы выговора ему не объявлял, на его месте поступил бы так же.

— Это мне известно, ты и на своем так поступаешь.

— И вы, Иван Ефимович, даже сегодня сами так действовали, — рассмеялся Фрол Гроссман.

— До вечера, — сказал Петров, пропустив замечание Гроссмана мимо ушей. — Поехали, подполковник, к Мухамедьярову. Поехали. Там неблагополучно. — И дотронулся до плеча Ковтуна: — А солдаты вам теперь будут верить, как Чапаеву. Да, да… А то ведь в спину величали штабной крысой, — рассмеялся Петров. — Теперь ты им дал предметный урок, как одному против семерых не только устоять, но и опрокинуть врага на лопатки. Но прошу запомнить, что вы, капитан, командуете полком, а не ротой. Эксперимент не повторяйте.

Дружески кивнул Гроссман, сел в машину комдива. Петров вскочил на подножку «пикапа» и уехал — такая была у него странная манера ездить, стоя на подножке своей быстрой, юркой машины.