Любовь Руднева - Встречи и верность

И Данила тут же спрашивал меня, вспоминаю ли я Петьку-Чеха:

«Ведь земля его сейчас поблизости от тебя, Тарас, и там нас с удовольствием поддержит вся его родня.

А ты оставайся живой и невредимый, помни, что я не чаю дожить до того часа, когда мы снова встретимся.

Есть у меня желание: махнем вместе на Большой Иргиз, сядем в лодку и всю ночь пройдем под веслами, меж родных берегов, а утром увидим, как брызгается солнце.

И, солдаты, мы услышим все, что скажет нам тишина».

Ястоял на развалинах Херсонеса и смотрел в море. Я был неподвижен, а оно катило валы. И синь отступала перед глубокой зеленью вод, а потом снова издалека или из самой глубины водного гиганта поднималась сквозная синь и исчезала — меня захватило движение волн.

И белое, наполненное воздухом кипение то голубело, то становилось малиновым, море откликалось небу, вбирало всеми красками солнце — вечерний свет, перемещавшийся от ветра, играл в нем.

Я был один на развалинах Херсонеса таврического, и рука моя скользила по холодному камню. Но что перед морем эти столетия, отделявшие меня от рождения колонн? Всего пятнадцать веков минуло от того года, месяца, дня, когда глыба уступила молотку строителя.

Я снова перевел взгляд с колонн на море и увидел в волнах нырков.

С моря дул мартовский, чуть льдистый ветер, а они, маленькие охотники с крепкими клювами, снова и снова погружали головки в морскую, пенящуюся воду, и качались на волне, исчезали, и снова появлялись уже в другом месте.

Их не пробирал холод весеннего, только что ушедшего от зимы моря. Они то зеленели, то серели в волнах. И у меня, неотрывно следившего за ними, установилась какая-то живая связь с морем.

У нырков под теплым пухом бежала по тонким сосудам кровь, и они не боялись холодного прикосновения волн.

Неутомима птичья разведка: выгибается шея, исчезает на мгновение головка и снова возникает. Нырки и море неразлучны.

Я прошел мимо древней бани и неожиданно увидел трех парней и девушку в комбинезонах, измазанных известкой. Они облепили каменное строение и обменивались замечаниями:

— Смотри-ка, люди на полу — выложены цветными камушками, во-он плечи.

— Какие бедра длинные и ноги!

— Двое.

— И неужели им ни капельки не жалко было рисовать на полу?

— Да это женщины! — обрадованно выкрикнула девушка, дернув себя от восторга за край платочка. — Смешно, вот у нас бы на Корабелке сложить в бане такие полы?! Всё штукатурим да штукатурим, а тут красота даже под ногами.

Юноша, взглянув через голову девушки в оконце, удивленно заметил:

— Чуднó все-таки: древности — и уцелели! Пережили первую оборону Севастополя и хоть бы что! И вторую, и бомбежки, и бои лета сорок второго, когда наши подались сюда из города. И чего тут только не было, а древние — на тебе — выжили и как ни в чем не бывало пасутся в цветных камушках.

— И правда чудно, — ответила девушка. Отстранив парней, она вскочила на обломок колонны, оглядывала древние владения и море, а потом взмахнула руками: — Только что провели нас экскурсоводы по старым улицам пятого века. Даже жутко, как представила я: еще тогда здесь пили, ели, плакали! Но вот если б камушки заговорили о сорок втором! Это ж…

Я не расслышал, что сказала она, наклонясь к самому высокому из парней, глядевшему на нее, как я на море, только снова до меня донеслось:

— Если б камушки заговорили…

Я не был камушком. Тогда, в сорок втором, мне было столько же, сколько этой девушке сегодня. И выходит, что и теперь я прихожусь ей только старшим братом — недавно мне стукнуло тридцать четыре. Но я хотел бы забраться в древний погреб и оттуда говорить с ней, как оживший дух этих скал и камней.

Рассказать бы ей обо всем, что здесь творилось, и пусть бы эта измазанная известкой девушка с Корабелки — русая, задорная, уселась на плиту и притихла, отнесясь как к чуду к голосу и подвигу старшего брата; было же здесь ее братьев много — добрая сотня, помноженная на тысячу. Еще хорошо было б, чтобы никто и никогда не говорил ей наставительным тоном: «Вот какие богатыри были», — а приняла бы она как первую живую весть мой рассказ, открыв сердце этим былям.