Любовь Руднева - Встречи и верность

— Ты что же это? — перебил его я.

— Цыц, парень, а если бумагу вырвут, я же должен объявить этим дурам, что есть еще им спасение.

Дурами он презрительно называл казару.

И Отраднов снова выпевал каждое слово:

— «Однако мы понимаем, что мрачное прошлое лежит между нами и вами, что вы опасаетесь за свою участь, что ждете жестокой расправы за все сделанное.

Но рабоче-крестьянская власть, опираясь на широкий слой трудовых масс, не нуждается в мести».

Отраднов застегнул лохмотья на одну пуговицу, сохранившуюся у горла, и сказал не то ночи, не то мне — мальчишке, а скорее всего своей озябшей в тот час жизни:

— Нет тяжелее ноши слово прощения нести палачу Толстову. Но если Чапаев за правдой спустился на дно Урала и, может, дожидает нас в самом Каспии, разве мне трудно зайти на святках к тому генералу, сказать ему, а ведь растут же и у него на голове человеческие уши: «Сложи, генерал Толстов, оружие. Чапаев победил и прощает!» И в том будет моя свинцовая пуля генералу.

Горели Досорские промысла, метался комиссар Борис Таль, обожженные красноармейцы и рабочие ловили красного петуха, выпущенного против нас толстовцами, — это была последняя казачья месть.

А в Гурьеве в больнице суетились врачи, принимая раненых и тифозных.

Маленькая девушка из Реввоенсовета — блондинка с огромными голубыми глазами — бегала по складу и, размахивая блокнотом, до хрипоты спорила с дюжим кавалеристом Алексеем, забравшим на радостях все отрезы сукна.

Он уже распорядился собрать в одном помещении всех портных города, и тридцать стариков терпеливо и испуганно ждали, когда привезут малиновое сукно на галифе кавалеристам.

Девушка картавила, голосок у нее был слабенький, нежный, а спор требовал своего — хотя бы низкого, властного голоса, и Ольга Владимировна мучительно краснела, сердилась на себя, но не уступала:

— Это самоуправство — хватать со складов все только для одной кавбригады, а как же армия, ведь все оборваны?!

— Люди мои без порток, — наседал бравый Алексей; стараясь смутить Ольгу Владимировну своими прямыми грубоватыми словами, он поглядывал на нее озорным зеленым глазом так, что другая бы рукой махнула и сдалась…

— Хорошо, половина отрезов ваша, но остальные — на замок! Я вот тут все записала, другим тоже нужны портки. — Девушка старалась говорить медленно, но поторопилась, скартавила и поперхнулась непривычным словом.

Алексей расхохотался.

Уже были спасены миллионы пудов нефти, а политотдельцы и хозяйственники просили, чтобы им отпустили хоть немного горючего — стояли грузовики.

Я — порученец, в эти дни поступил в распоряжение комиссара бригады Бориса Таля, и, хоть загонял он меня, посылая то к Кутякову, то на склады, то в больницу, — мне нравилось все, что он делал, и его любовь к шутке. Я слышал, как о нем отзывался комдив Кутяков:

— Этот бакинец в своей нефти как рыба в воде.

Таль знал не только нефть, он с полуслова понимал, что гложет усталого бойца, сводил самых разных людей, и они в бою помогали друг другу.

А ночью, разбираясь в хламе богатого дома, отданного под госпиталь, Таль, теребя бородку, попросил меня:

— Тарас, маленькое личное поручение выполнишь? — Он смотрел на меня красными от бессонницы глазами, и под очками жила в них усталая, милая улыбка. — Наш начальник, та девушка из Реввоенсовета, что заменяет заболевшего Сундукова, Ольга Владимировна, уже третью ночь не спит, спасает хозяйство Гурьева. Отнеси ей от меня подарок. Жаль ведь ее, она девушка, не то что мы с тобой — солдаты.

Таль протянул мне крошечный сверток.

— Тут сидит, — продолжал он таинственным полушепотом, — человек, который ее развеселит, успокоит, объяснится в любви, — ей будет приятно с ним встретиться…

Я, удивленный, побрел.

Ольга Владимировна писала, сидя верхом на ящике в каком-то обшарпанном домике. Она внимательно выслушала напутствие Таля, переданное мной слово в слово, покраснела и развернула сверток.

Это была маленького формата, но очень пухлая книжечка в сафьяновом переплете с золотым обрезом, на обложке в золотом венце скакал золотой крылатый конь.

— Какой хорошенький Пегас! — удивилась Ольга Владимировна.

Под обложкой оказался портрет молодого мужчины, и Ольга Владимировна обрадованно засмеялась:

— Так это Генрих Гейне.

Она перевертывала страницы, я заглядывал в них, но буквы были нерусские.

Ольга Владимировна шевелила губами, задерживала взгляд то на одной, то на другой странице и так согласно кивала головой, как этого хотел бы кавалерист Алексей, все же не переспоривший девушку из Реввоенсовета.