Леонид Огневский - На другой день

Абросимов взглянул на часы, светившиеся на руке нафосфоренным циферблатом, — ровно десять. Из боковых аллей медленно шли курортники, во всем белом, явно зачарованные красотой южной ночи, вот-вот появится и она. Присел на край парапета, еще теплого, так его прогрело за день крымское солнце, и расстегнул ворот вышитой шелковой косоворотки.

Мысли обгоняли одна другую: в Сибири еще холода; ночью подкрадется мороз и перехватит горло ручью, отпустит свою жертву только утром, беги, мол, порезвись на солнышке, а в потемки опять изловлю… На заводе после праздников поспокойнее, закончили первую драгу, сборочный цех временно пуст… Целыми днями дуют леденящие ветры, вместе с дождем пропархивает мокрый и сразу тающий снег, а здесь… Михаил Иннокентьевич прошелся вдоль огражденного берега. Там еще холода, а здесь все цветет и благоухает, здесь лежишь, греешься на теплом песке или качают тебя черноморские волны, тугие и зыбкие, — хорошо! Прожил чуть ли не сорок лет на белом свете, а южнее Москвы не спускался, даже по книгам не знал всех прелестей благодатного юга… Только почему же она не идет?..

Больше же всего Михаилу Иннокентьевичу нравились эти синие с голубизной ночи, когда море плещется тихо, вершины кипарисов не шелохнутся, а воздух чист, вязок, тепел, его можно проверить на ощупь, вот так… Абросимов протянул руку и… увидел: она шла по аллее в мягком освещении плафонов. Михаил Иннокентьевич бросился ей навстречу, едва не выбил тросточку из рук переходившего аллею старика, извинился и только после этого пошел тише, чувствуя, как отчаянно колотится сердце, точь в точь как в юности, лет двадцать назад.

Она была уже близко, в широкополой соломенной шляпе. Шляпу, очевидно, купила сегодня. Батюшки, — и духи, да еще какие-то незнакомые, исключительный аромат! И губы, губы слегка подкрашены…

— Фая! — воскликнул он. Хотел обнять жену и поцеловать, Фаина Марковна отшатнулась.

— Как можно, Миша, кругом люди…

— Какое нам до них дело! Да и народ здесь, как народ, за исключением одного неприятного человека, Изюмова, — встретил вчера.

— …что могут подумать… — Она засмеялась. Упоминание об Изюмове, когда-то приезжавшем в Красногорск, видимо, не коснулось ее сознания. — Ты, право, стал прежним Мишуткой, девятнадцатилетним.

— Да, да!

— Помнишь, таким же шумным и беспокойным ты приходил к нам в садик на красногорской окраине? Весна. Все залито голубым светом лупы…

— Все залито голубым светом луны, а цветущие яблони, когда смотришь на них снизу вверх, кажутся снежными облаками. И такая свежесть вокруг, что хмелеешь без вина, от одного весеннего воздуха! — Абросимов вынул из кармана платок и разостлал его на скамейке под ветвями сирени, усадил жену и сел рядом сам. — Я все прекрасно, Фаечка, помню. Помню, ты наклонила ветку и поднесла к моему лицу. Чудесный был запах! Вернее, запаха сибирской яблони могло и не быть, его создавало наше воображение. Любовь тем и хороша, что она все в мире делает цветущим и ароматным, простой белый луч солнца она, как призма, разлагает на семь радужных цветов спектра.

— Ты сегодня, Миша, выражаешься, как поэт, — опять тихо засмеялась Фаина Марковна.

— Да, да, поэт, лирик! Почему бы и нет? Чтобы стать приличным директором, мало одного умения руководить, и уж, конечно, недостаточно, как показал опыт Подольского, умения до поры до времени маневрировать. Нужна еще поэтическая взволнованность, доброта к людям, любовь. — Он бережно взял руку жены и погладил мягкую, пухлую кисть в том месте, где выделялась кольцеобразная складочка. Будь светлей, он увидел бы на этой руке, теперь загорелой, золотистый пушок: он знал все ее тело, каждое пятнышко, и все это любил, сегодня — в особенности. — Насколько лучше была бы жизнь, Фая, если бы каждый в нашем обществе нашел свою любовь.

— Так никто же не враг себе, все ищут.

— Как ищут! Сначала ищут, потом переискивают, вместо того, чтобы искать и искать, прежде чем сказать себе: "Нашел!"

— Человеку вдруг показалось, что он нашел, вот он и говорит архимедово "эврика". Потом разберется — ошибка.

— Безнравственных, безалаберных людей, Фаечка, много. Тут и нужда, и горе причиной, и безотцовщина наша. Ну и литература, которую мы с детства читаем, больше описывает семейные нелады, неурядицы, дрязги. Ты подумай, все романы и повести только о том и твердят: разлад, разрыв и разлом и лишь первые лучики восходящего солнца-счастья.

Фаина Марковна прислонилась головой к теплому плечу мужа.