Леонид Огневский - На другой день

Только в голосе его, в манере держаться не было прежней уверенности, даже ростом он казался пониже, а волосы его — густая пышная шевелюра — будто бы поредели, липли к черепу, сосульками свешивались на покатый лоб.

На душе у него было невесело. Когда человек знает, что его наказали, знает — за что, он испытывает боль нанесенного удара и не беспокоится или не очень беспокоится, что последует новый удар. Но когда ему точно не известно — наказан ли он или только будет наказан, за одно за что-то или еще за второе и третье, — это дважды, трижды мучительно. "Что случилось сегодня и что будет завтра?" — эти проклятые "что" насквозь просверливали мозг Подольского, потому что, кроме министерской телеграммы — немедленно выехать, дела сдать Абросимову, — он ничего не знал. Правда, писала нз дому первоклассница дочь, — упоминала, что приходил "дядя Плакулатулский", что-то писал, но что можно понять из бессмысленных каракуль девчушки? Никакого дяди Плакулатулского… прокуратурского?.. Подольский весь съежился. Раздавил в пепельнице окурок и вновь раскрыл коробку "Казбека".

Накануне с квартиры он пытался связаться с главком и что-нибудь выяснить у Изюмова, оказалось, что тот сдал дела, уезжает лечиться; на сегодняшний вечер у него был сделан новый заказ, Подольский надеялся поговорить с самим министром и уж тогда подписать приемо-сдаточный акт. Но… раз Абросимов настроен — сейчас. Это раньше он был "эспри маль турнэ", теперь ум его направлен неплохо. Кроме того, и горком не пытается заступиться: "Сдавайте, раз приказано сдать". Выше головы не прыгнешь, а если и прыгнешь, то с риском сломать шею. Ломал уже, хватит, и на фронте, и здесь, там из-за никчемной девчонки, здесь… Подольский подумал о Людмиле, вспомнил историю гибели ее мужа и с ужасом подумал, что и это все может быть узнано и поставлено в какую-то связь.

Пока секретарь-машинистка перепечатывала акт, бывший и новый директора сидели без дела. Подольский, папироса за папиросой, курил, думая о том, что случилось и что случится еще. Михаил Иннокентьевич протирал очки и тоже думал о происшедшем. Приказ министра и для него был полной неожиданностью. Он давно смирился с прошлогодним своим поражением и спокойно работал в механическом цехе. Цех вышел в передовые, народ к нему, начальнику, относился хорошо, никто не попрекал прошлым, что же было не работать, не радоваться успехам? Появились свободные вечера, можно было ходить с Фаей в кино, смотреть каждую премьеру в драме и музкомедии, замечать, как распускаются на деревьях почки, следить за движением весны, лета, осени, сначала золотой, потом серебряной. Даже собирался на охоту с Дружининым и Соловьевым — бах, приказ министра.

Сначала Михаилу Иннокентьевичу думалось — ошибка. Кто-то и что-то безбожно перепутал и переврал. Потом убедился — не перепугано, но пожалел покоя, ведь как он спокойно жил, ведая маленьким участком завода, а новое назначение — новые хлопоты, бесконечная вереница хлопотливых дней и ночей. Но, узнав от Дружинина, что Подольский спят за все сразу, у него нашлись и сегодняшние и вчерашние грехи. Михаил Иннокентьевич внутренне собрал себя, подтянулся. Как он может сожалеть о покое? Да ему приказывает партия, государство! Да научился же он чему-нибудь в низах!

— Акт готов, — доложила просунувшаяся в дверь Римма.

— Давайте!

Михаил Иннокентьевич принял через стол отпечатанные листы, прочитал их, выправил ошибки и дважды размашисто расписался.

Расписался и Подольский, не поправляя ошибок да и читая-то акт с пропуском целых фраз. Что ему было придираться к какой-нибудь мелочи, подбирать дверные ручки на месте сгоревшего дома! Откинул от себя листки и опять закурил.

— Расстанемся, Михаил Иннокентьевич, друзьями. — Он хотел показать себя бодрым, невозмутимым, но истинное его состояние выдавали и вдруг падавший голос и умолявшая темнота глаз.

— Разве я позволил что-нибудь недружественное? — пожал плечами Абросимов. — За все время, пока вы находились здесь?..

— Нет, конечно, — смешался Подольский, заволакивая табачным дымом лицо. — Будем друзьями в дальнейшем.

— Но вы же, думаю, не останетесь начальником цеха, чтобы дружить с директором Абросимовым?

— Видите ли… — Подольский снова замялся. — Если бы я знал, почему меня сняли, где и как собираются использовать, я бы дал вам точный и определенный ответ. Но мне не вполне ясен смысл телеграммы министра. Перевод в другую область, на другой завод? Я вряд ли соглашусь идти снова на ответственную хозяйственную работу.