Леонид Огневский - На другой день

"Значит, все-таки рассчитываешь?" — подумал Михаил Иннокентьевич.

— Почему же не согласитесь?

— Будем, Михаил Иннокентьевич, откровенны: быть честным хозяйственником, не нарушать, например, финансовой дисциплины, не обходить каких-то правительственных постановлений в наше время невозможно. Вернее, можно быть таким хозяйственником, можно не нарушить ни одной буквы закона, не приобрести левым путем ни одного гвоздя, но какая будет работа? Надеюсь, вы однажды убедились на собственном горьком опыте.

— Я что-то не вполне понимаю вас, — сдергивая очки, недоуменно проговорил Абросимов.

— Очень просто: трудности, недостатки, несовершенство министерского руководства связывают хозяйственника по рукам и ногам. Он вынужден идти на всевозможные лукавства и хитрости, чтобы спасти себя и свой коллектив.

— А вы откровенны в своем цинизме.

— Такой уж я есть, Михаил Иннокентьевич. И я не с неба свалился. — Подольский быстро рассовал по карманам папиросы, спички, блокнот. — Я тоже продукт нашего общества.

"Продукт"… В сознании Абросимова каскадом пронеслось все, что он знал об этом человеке: затеваемая авантюра с изменением профиля завода и денежные махинации, осуществленные и неосуществленные, игра в соревнование и крайности со скоростным резанием, наконец, фронтовая история, связанная с Баскаковым, и обдуманное интриганство здесь, против Баскаковой… "Ты паразит нашего общества!" Михаил Иннокентьевич едва удержался, чтобы не сказать эти слова.

Когда Подольский вышел, Абросимов потянулся к телефонной трубке, хотел вызвать бухгалтерию и узнать, как там с перечислением средств Кузнецкому заводу за металл, Уральскому — за станки и металлорежущий инструмент, но заметил табачные крошки и пепел на зеленом сукне стола и принялся стряхивать их сложенной вчетверо газетой. Потом вызвал уборщицу и приказал выхлопать суконную скатерть, протереть весь в фиолетовых кляксах чернильный прибор, произвести в кабинете генеральную уборку.

Клава Горкина и сама не знала, что с нею происходит, если бы не объяснил Дима…

Дмитрий Петрович Перевалов приехал на курорт не за тем, чтобы подбирать себе невесту, хотя со смертью жены и надеялся построить новую семейную жизнь. Он приехал отдыхать от работы конструктора на большом уральском заводе, от повседневных забот по дому — на руках его оставались дочь-дошкольница и десятикласник сын. Встреча с Клавой разрушила его намерение просто отдыхать.

Какого нового друга жизни Дмитрию Петровичу хотелось бы встретить? Любимую и любящую жену и женщину-мать, которая полюбила бы его детей и народила общих, скрепила семейный союз. Жениться на равной по возрасту — сорок пять лет — ему не хотелось: жена-ровесница, фактически, на пять-десять лет старше своего мужа, женщина в таком возрасте может и не дать общих детей, не привязаться к новому дому. Очень молодая Дмитрию Петровичу казалась если и доступной, то едва ли надежной, он прекрасно понимал жизнь и на опыте других убеждался, к чему приводят неравные браки, браки по расчету, без взаимного чувства.

И вот он увидел трех женщин, которые его заинтересовали. Он сидел на скамье в тенистой аллее, курил, они неторопливо шли, разговаривали. Одна из них была белокура, стройна, изящна: пестрое платье, не кричащее, но нарядное, сидело на ней как-то особенно аккуратно; красивое лицо женщины было строго… Своей аккуратностью, собранностью Людмила внушила Перевалову мысль: жизнь у нее устроена, будущее обеспечено, ни на каком море она не расплеснет ни капельки своих чувств. В середине шла пышная и цветущая женщина, по милой улыбке можно было заключить — золотое сердце, не тускнеющее ни при какой беде, да и беды над нею не властвуют. Разговаривая с приятельницами, она сказала: "Другим бы столько". И Дмитрий Петрович мысленно продолжил это замечание Фаины Марковны, вложил в него свой смысл: "Другим бы столько добра, счастья, любви". Третья, шедшая слева, показалась Перевалову тусклой и неприметной, какая-то смесь серого и коричневого, и в лице, и в костюме, и, наверное, в мыслях.

Но когда женщины сходили к берегу моря и возвращались, Дмитрий Петрович внимательней присмотрелся к осужденной им незнакомке. Теперь она шла правой, ближе к нему. Лицо ее было привлекательно: круглые, красиво очерченные ресницами и бровями глаза, точеный нос, маленький разрез рта. Тусклым и серым делали ее лицо мелкие веснушки, усыпавшие щеки и подбородок. А в тот момент, когда Клава ненароком взглянула на него, Дмитрий Петрович увидел в ее красивых глазах такое невысказанное страдание, что без дальнейших размышлений решил: вдова или старая дева. Тонкая талия Клавы, неразвитый, почти девчоночий бюст, безвкусно сшитое платье, рябенькое, без красок… Все это подтверждало: или — или, или потеряла или еще не нашла, хотя ей и под тридцать.