Леонид Огневский - На другой день

Павел Иванович посмотрел на него сбоку: преображается человек! А давно ли боялся произнести громкое слово…

— Завтра же, Павел Иванович, потому что это не случайность, не мелочь, это криминал, за который надо гнать из нашей среды. — Он пригладил редкие волосы. — Право, странное происходит, если присмотреться внимательно: и хозяйство, не жалея сил, поднимаем, и жизнь все обеспеченнее, светлей, а грязи еще, грязи!.. Откуда-то вынырнет человек-плут и смачно плюнет в глаза порядочному человеку. Или, видишь, — человек-декламатор: и верно говорит, и со страстью, но делает совсем по-другому, и, право, оскорбительно для нормального уха звучит из его уст "коммунизм". — Михаил Иннокентьевич резко повернулся к Дружинину. Остановились. — А мы, действительно, миримся с такими, даже в чем-то упрекаем себя или опускаем руки, мол, плетью обуха не перешибешь.

Коридором, догоняя главного инженера, быстро прошел Подольский. Впереди него проплыла по паркетному полу, по белой стене огромная тень.

Проследив за нею, Михаил Иннокентьевич обернулся снова к Дружинину:

— Завтра же!

Теперь его крепкое рукопожатие ясно сказало Павлу Ивановичу: "Пора!"

Но сделать что-нибудь завтра или послезавтра они не могли утром Подольский улетел с отчетом в Москву, его срочно вызывало министерство, вернуться он мог только недели через полторы-две.

Назавтра к оставшемуся за директора Дружинину пришла с заявлением Людмила.

Павел Иванович прочитал две густо исписанных четким почерком без помарок странички и вновь принялся читать. Собственно, уже не читал, а только раздумывал над отдельными фразами. Людмила жаловалась, что она не может сработаться с директором, потому что тот нарушает финансовую дисциплину, ставит в неловкое положение ее; она пыталась говорить с ним, доказывать — в итоге две резолюции; попыталась критиковать на собрании — зуботычина в заводской многотиражке. И еще прочитал Дружинин, не в тексте, а между строк, что Подольский и раньше когда-то нанес оскорбление Людмиле. Вспомнил шепотки-разговорчики об их отношениях летом и тяжело подвигался на стуле, расстегнул ворот гимнастерки — духота.

— Что же из всего следует?

Людмила сидела по другую сторону письменного стола, теребила тонкими синеватыми пальцами концы палевой, в багряных кленовых листьях косынки.

— В заявлении сказано — что.

— Увольнение? "Прошу освободить от занимаемой должности?" Право же, удивительная, я бы сказал, чисто женская логика.

— Вы можете говорить и думать, как вам заблагорассудится, а я работать не буду! Хватит третировать меня на каждом шагу! Я уже сказала своим в бухгалтерии, что с сегодняшнего дня не подписываю никаких бумаг, ожидаю человека, которому прикажут сдать дела.

— Как это ожидаете и не подписываете? — Павел Иванович отложил в сторону ее заявление. — Денежные документы не будете подписывать? Не пойдете в банк, если позарез нужны деньги, а ваше присутствие в банке необходимо?

— Да, не подписываю и за деньгами не иду!

— Вы, Людмила Ивановна, отдаете отчет, что сейчас говорите?

— Полностью! Потому что… потому что, как ко мне, так и я. Раз все против меня, и я против — назло.

— Да не все же в коллективе против вас, есть и такие, которые — за.

Но она подтвердила, что работать в бухгалтерии не будет, никто ее не заставит, она за себя постоит, и Павел Иванович поднялся медленно за столом, глуховато сказал:

— За самовольство объявляю вам выговор. Устный. Будете стоять на своем — получите в письменной форме, сможете прочитать на доске объявлений и приказов. А теперь идите, выполняйте свои обязанности. Бумажку эту… — он кивнул на ее заявление… — оставьте, все-таки документ.

Людмила тоже встала. Она не ожидала ничего подобного. Она всегда видела в этом человеке одну прощающую доброту и вдруг… Дрожащие руки ее потянулись к усыпанному ровными строчками листу заявления, но не взяли его. Может, он и сегодня ничего такого не говорил: на лице ни зла, ни угрозы, глаза смотрят доверчиво. А необычная глухота в голосе? Говорил! Она резко повернулась и пошла к двери, но пошла неровным шагом, пошатываясь.

Дружинин тотчас позвонил в городскую прокуратуру Тамаре, спросил, не пришел ли ответ из Москвы. Нет, не получен еще.

А через неделю, как раз в день возвращения из командировки Подольского, Тамара сама приехала к Дружинину и показала то, что они оба ждали. И хотя ответ был короткий, сообщалось лишь то, что Подольский привлекался по делу такому-то, освобожден за недоказанностью преступления, Павел Иванович решил поговорить с секретарем партбюро.