Леонид Огневский - На другой день

— Кто бы мог позвонить в скорую помощь? Ведь если с завода, так на заводе никто не знает о нашей больной.

— Разве Соловьев, — засуетившись, сказала свекровь, — он заезжал на своей машине под вечер, от магазина меня подвозил.

— Петя?.. Он был один?

— Один. Говорил, что собирается на охоту с Дружининым, обещал привезти Галочке козьи рога и впридачу самое козу… если подстрелит.

"Вместе с Дружининым… Вот он и вызвал врача. Петя Соловьев по молодости мог и не догадаться, Павел Иванович узнал о болезни Гали и позвонил; сам отец, он знает, что такое болезнь ребенка… И тогда заступился за нее с Галочкой, после пасквиля в многотиражке, и раньше всегда заступался и помогал"… Вспомнила и о выговоре: ударил сильнее всех, и не больно, нисколечко!.. Пожалуй, этим выговором он и разрушил так долго разделявшую их стену отчуждения.

Через два дня Галя начала поправляться, на четвертый день встала с постели, а через недельку вновь отправилась в детский сад.

И снова пошло, как до этого: Людмила целыми днями, а иной раз и по вечерам, была на работе, Галочка веселилась в детском саду, Мария Николаевна хозяйничала по дому, бегала по очередям, иногда думала о своем одиночестве.

Перед седьмым ноября к Марии Николаевне нагрянули старые приятели: управляющий городской конторой госбанка Никифор Петрович Рупицкий и заведующий подсобным хозяйством Токмаков. Все трое были знакомы еще по дореволюционному времени, вместе участвовали в демонстрациях после свержения царя, вместе служили в партизанских отрядах и регулярных красных частях, когда шла война с Колчаком, — Мария Николаевна то санитаркой, то пропагандисткой, то писарем, Михал Михалыч, тогда еще Мишка Токмак, — рядовым, Рупицкий — командиром отряда, а позднее — роты и стрелкового батальона.

Молодое, буйное, дерзновенное у всех троих осталось давно позади; Мария Николаевна пятый год была на пенсии, Токмаков с Рупицким хотя и работали, но и у них дело клонилось к тому, а старая дружба продолжалась, и разок, два раза в году они собирались вместе, вспоминали минувшее.

Хозяйка дома угощала гостей чаем с клубничным вареньем и подшучивала над Токмаковым — он пил чай, развалившись на стуле и тяжело отдуваясь.

— Ну и развезло тебя, Михалыч, — говорила она, — что вдоль, то поперек, голова так и вросла в плечи.

— Есть такой грех, милая, есть! — гоготал Токмаков. — Съездил однажды на южный курорт, сбросил килограммов десяток, теперь опять подбираюсь к старому весу. Разве волен человек не толстеть? Не волен… Людмилушка-то где у вас, на работе?

— На работе… Небось, буржуев когда-то называл — толстопузые, сам в толстопузого превратился. И с чего тебя распирает, с капусты, что ли, и огурцов?

— Бюрократизм его распирает, — хрипловато пробасил Рупицкий. Это был высокого роста, сухощавый, с жилистыми руками старик. — Бюрократизм и самодовольство.

— Ну ты, батенька мой, хотя бы в гостях обходился без критики. И так каждый день от тебя, от скупого рыцаря, никакого покоя народу, — без обиды пожурил старого товарища Токмаков. — Не только мне одному, всем, сколь есть в городе хозяйственников, житья не даешь.

— Чем же он не дает житья? — заинтересовалась Мария Николаевна, поправляя на худеньких плечах шаль.

— Рублем прижимает. В одном у него сила — в рубле. Никакого разграничения не желает сделать, друг ты ему давнишний или не друг. Нет, чтобы вспомнить, как в девятнадцатом беляков проклятых лупили, да сделать бывшему ординарцу малейшее послабление, всех под одну гребенку стрижет.

— Одно, что было, другое, что есть, — помолчав, сказал Рупицкий.

— Нет, милостливый государь, так тоже нельзя. Проливали кровь вместе, значит…

— Душа нараспашку?

— Ты о какой душе?

— Все о той же самой.

Михал Михалыч посмотрел на Рупицкого заплывшими глазами и покачал головой, вернее — туловищем и вросшей в него головой.

— Ох, и колючий ты, товарищ командир красного большевистского отряда, спасу нет. — Обернулся к хозяйке дома. — У Людмилушки-то, слышно, горести-неприятности на заводе?

— Не без того.

— Час поздний, а ее все нет.

— Заработалась… Стало быть, колет и колет тебя, Токмаков, стародавним Никифор Петрович? Ему стародавнего не забыть.

Мария Николаевна засмеялась, и сама-то мысленно уносясь к тому давнему, о чем напомнил Рупицкий… Вот ом, красный командир, в кожанке и красноверхой папахе, подтянутый и красивый, молодец-молодцом, принимает рапорт своего ординарца. "Только коротко, четко. Самую суть!" Токмаков неумело козырнул, хлопнув каблуками разбитых ботинок. "Привел, товарищ командир, добровольца с оттудовой стороны; стретился на передовой линии, желает повернуть оружие супротив своих и биться по последнего с нами. Докладывает ординарец…" — "Допросил?" — В колючих глазах командира блеснул огонек недоверия. "А как же! — Довольная улыбка расползлась по всему лицу Токмакова. — Все разузнал до тонкости. — Он похлопал по плечу человека в лохмотьях. — Наш паря, рабочий-хрестьянин. — И вдруг сорвал с себя стеганую фуфайку. — Бери, — протянул добровольцу, — у нас все пополам, душа нараспашку".