Леонид Огневский - На другой день

Дмитрий Петрович хотел уже написать Клаве до востребования, как писал из Свердловска, и пригласить, например, в гостиницу (вдруг Горкин не передаст привета, и она не будет знать, что за нею приехали, ждут), но это заняло бы неделю, если не больше, не каждый же день Клава ходит на почту. Хотел было обратиться за содействием к Людмиле Ивановне, но подумал: человек она занятой, да и относится к нему с недоверием, как можно понять из мимолетных встреч… Решил, что лучше всего — поехать к Клаве Горкиной с Горкиным.

Людмила сложила стопкой бумаги, придвинула их ближе к себе и снова задумалась… Три последовательных стадии кругооборота проходят отпущенные заводу деньги. Сначала они затрачены на сырье, топливо, инструмент, на зарплату рабочим, это вроде посева: зерно положено в землю, оно должно прорасти и дать всходы. Минуло сколько-то дней, недель или месяцев — деньги превратились в детали и части машин; в сравнении с земледелием, это — зелень, солома еще не вызревших злаков. Пришло время — хлеборобы снимают урожай; созревают плоды труда и у рабочих, мастеров, инженеров: драги и горное оборудование. Абросимов продает их и вырученные деньги снова пускает в оборот. Чем быстрей этот непрекращающийся кругооборот средств, тем быстрее их рост. В конечном счете создаются дополнительные, внеплановые накопления, на них государство строит новый завод, сверх плана…

На маленьких серебряных часиках, впившихся в запястие руки, было два. В подтверждение их точности два гулких удара отвесили стенные часы. Людмила потерла ладонью стучавшие от напряжения виски и встала. До закрытия банка оставался еще час — можно успеть. Она сколола булавкой бланки перечисления, проверила четко отпечатанное на машинке: "Сто тысяч рублей". Сто тысяч!

— Симочка, — окликнула она счетовода Лугину, играючи крутившую арифмометр, — возьми, пожалуйста, документы и отнеси на подпись директору. Если Абросимов быстро подпишет, я успею сходить в банк и сделать перечисление.

Сима ушла и вскоре вернулась.

— Он сказал, пусть Людмила Ивановна сейчас же приходит сама.

"Зачем он только задерживает!" — с досадой подумала Людмила. Оделась и вышла из бухгалтерии.

Абросимова она застала в приемной. Накинув на себя плащ, он быстро обернулся к ней.

— Скрываете? До последнего момента скрываете от начальства важнейшие политические события? — По синеватым губам его в углы рта стрельнула довольная улыбка. — Не ожидал!

— Я думала…

— Непростительно, Людмила Ивановна. Перечислять сто тысяч рублей и не соизволить прийти лично, чтобы поделиться общей радостью! Да много ли мы преподносили подобных подарков своему государству? У государства просили на каждый пустяк. — Он нахлобучил шляпу и подхватил Людмилу под локоть. — Забираем вашего кассира и едем к "скупому рыцарю" в банк.

Дорогой Михаил Иннокентьевич не переставал восклицать:

— Сто тысяч! Применительно даже к нашему заводу — круглая сумма. И сделали-то будто немного: ну, скоростное резание и точение ввели, порядок какой-то наладили, с неликвидами полностью рассчитались — и такая красивая цифра! Вы у меня, Людмила Ивановна, гений!

— Даже! — Людмила подняла воротник пальто и сунула в рукава руки — из окна дуло. — А вы меня, помню, считали девочкой, все отправляли на лоно природы, чтобы я собиралась с духом и силами.

— Грешен! И… не будем, Людмила Ивановна, вспоминать то, что было.

— Не будем, — легко согласилась она.

В байке она приняла от Абросимова подписанные документы и пошла вместе с кассиром Ионычем к кредитным инспекторам. Михаил Иннокентьевич направился к управляющему.

— Можно, хозяин? — громко спросил он, растворив дверь большого прохладного кабинета, и, не ожидая ответного "можно", смело прошел по коврам к письменному столу Рупицкого, сел в кожаное кресло.

Никифор Петрович Рупицкий хозяевал в городской конторе госбанка с довоенного времени; он отличался невозмутимостью и упорством. Сказав: "Не могу", он возвращал клиенту чек на какие-нибудь сто-двести рублей. И редкому и разве только с помощью горкома и горсовета удавалось перешагнуть через его "не могу".

"Вот сейчас скажет, черт, свое "не могу", — в душе посмеялся Михаил Иннокентьевич, расстегивая шуршащий плащ и искоса поглядывая на занятого какой-то бумажкой Рупицкого. — Но я тебя, скупердяй, разыграю!"

— Деньги!.. — сказал он, покончив с плащом и ослабляя узел галстука. — Нужны деньги, Никифор Петрович.