Регина Эзера - Их было три

— Выходишь замуж?

— Да.

— За кого же?

— Я ведь зимой тебе рассказывала.

— За этого… этого? — Илма замялась. Казалось, она не могла подыскать подходящего презрительного слова. Губы сжались и стали тонкими.

Дагмара выпрямилась, удивлённая тем, что происходило с Илмой.

— Гундега, иди к себе в комнату! — сказала Илма.

— Пусть остаётся, — побледнев, вмешалась Дагмара. — Она уже не ребёнок. И ей здесь, наверное, приходилось видеть и слышать не только то, что ты сейчас собираешься мне сказать.

— Гундега! — повторила Илма.

Гундега не пошевелилась. В её широко раскрытых глазах была отчаянная отвага загнанного в тупик зверька.

— Хорошо, оставайся, — уступила Илма. — Ну, так слушай, Дагмара, что я тебе скажу: если ты свяжешься с этим русским навсегда, можешь никогда больше не переступать порога Межакактов.

Дагмара встала. Лицо её сделалось пепельно-серым.

— Илма! — неожиданно воскликнула Лиена, но горло её перехватило, и последние слова она произнесла хриплым шёпотом: — Илма, опомнись, дочка!

Дрожащие руки Лиены с осторожной лаской касались плеч, волос Дагмары, эти руки старались удержать, защитить. Дагмара точно окаменела, на лице её не дрогнул ни один мускул. Вцепившиеся в край стола пальцы побелели.

— Хорошо! — сказала она, только голос её предательски дрогнул. — Если это твоё последнее слово… то свадьбу мы можем справить и без тебя!

Взяв пальто на руку, другой подхватив сумку, она вышла. Стук каблуков донёсся с крыльца, потом с дорожки и затих.

Вдруг Лиена закричала:

— Нет! Нет! Я этого не допущу!

Оттолкнув Илму, пытавшуюся удержать её, Лиена выбежала из кухни.

На крыльце что-то глухо стукнуло.

Лиена упала, странно согнувшись.

— Принеси холодной воды! — крикнула Илма Гундеге.

Лиена открыла глаза, сразу всё вспомнила и снова беспомощно простонала:

— Нет… нет… нет… — словно ребёнок, обессилевший после долгого бесполезного плача.

Лиену ввели в комнату и положили на кровать. И вдруг Гундега почувствовала страх. Ей вспомнилось, как уходил Фредис. А теперь уходит Дагмара. Она ещё здесь, идёт по лесной дороге, но в действительности она уже очень, очень далеко… Гундега боялась, что может уйти и Лиена. Не по той дороге, по какой шла Дагмара, а по другой…

Но этого не случилось. Уже наутро Лиена, гремя вёдрами, семенила в хлев. Всё как будто осталось по-старому. Имя Дагмары не упоминалось никем. И не потому, что о ней забыли, а именно потому, что всё время вспоминали её.

Но Лиена изменилась. Взгляд её угас, словно обратился внутрь. Гундега однажды наблюдала, как Лиена, идя через двор, запиналась среди бела дня о гальку, которой усыпана дорожка. Казалось, она вот-вот упадёт. Но она не упала, хотя шла ощупью, точно в непроглядную темень. Она стала часто задумываться и, когда с ней заговаривали, вздрагивала. Никто не знал, о чём она думала. Она вся целиком отдавалась этим непонятным думам, как, бывало, отдавалась работе; теперь работа просто валилась из ослабевших рук.

Однажды Гундега заметила, как Лиена упорно, с настойчивостью старого человека пытается вдеть нитку в иголку. Она подошла, не говоря ни слова, взяла из её рук иголку и нитку и сразу вдела.

Потухшие глаза Лиены вдруг зажглись прежним светом.

— У тебя зоркие глаза… солнышко моё…

Морщинистое лицо Лиены озарилось улыбкой.

И Лиена опять так напомнила Гундеге бабушку, что даже сердце дрогнуло. Девушка знала, что они ни в молодости, ни в зрелые годы не были похожи. Но теперь вдруг… Почему именно теперь? Такие же точно глубоко запавшие тусклые глаза были у бабушки, когда… она лежала больная, незадолго до смерти…

Рот Гундеги болезненно сжался, что-то кричало в ней, как кричала Лиена в день ухода Дагмары: "Нет… Нет… Нет…"

Но рот не разжимался, он должен был молчать.

В Межакактах почти всегда царила гнетущая, недобрая тишина. Гундега часто задумывалась над тем, какой различной может быть тишина. В лесу она освежает, как ключевая вода. А в их доме она навевает безотрадность. Это какая-то кладбищенская тишина. Впрочем, нет. На кладбище шумят деревья, весною поют птицы. А в Межакактах теперь осталось лишь одно-единственное беспечное существо — сверчок.

Каждое утро, покидая дом, Гундега чувствовала облегчение и в то же время стыдилась этого чувства, вспоминая больную, дряхлую Лиену, от которой теперь хозяйственные заботы требовали почти нечеловеческих усилий.

И каждый вечер Гундега возвращалась словно в тюрьму…