Язмурад Мамедиев - Родная земля

Почерневшая от времени миска и ложки, потертые и зализанные до седого тусклого блеска, вызвали у Бахрама внезапно нахлынувшее отвратное чувство. Он вдруг с почти физической острой болью понял, что ему до тошноты надоела эта жизнь в закопченных юртах, среди нечистоплотных, привыкших к грязи людей, посреди глухой степи. И только выдержка и боязнь потерять все то, что с таким трудом приобрел он здесь благодаря хитросплетениям, помогали Бахраму сохранять внешнее спокойствие. Подобрав рукав, он зачерпнул ложкой жирную похлебку, поднес к губам, держа снизу кусок чурека, чтобы не капнуть, отхлебнул, обжигаясь. Посмотрев на чавкающего Атанияза, сказал учтиво:

— Я знаю, вы строго соблюдаете шариат [27] Шариат — мусульманское законодательство, основанное на общих правилах ислама. , бай-ага. Но ведь есть еще и ковахат [28] Ковахат — исключение из правила. , развивающийся вместе с жизнью. Мы все чтим религию, и в то же время позволяем себе маленькие вольности, чтобы не прослыть отсталыми. В нашей стране принято перед обедом выпить немного шерапа [29] Шерап — сладкое вино. — для аппетита. Я позволю себе в вашем присутствии, уважаемый бай-ага…

Бахрам, выпрямив спину, достал из кармана бутыль и поставил на сачак. Спросил, выжидательно глядя на хозяина:

— А может, и вы, бай-ага?

В другое время Атанияз оскорбительно возмутился бы — ему, истому мусульманину, предлагают зелье шайтана! Может, даже ударил бы в гневе. Но перед ним был Бахрам, человек, от которого зависело будущее. И бай смолчал. Даже попробовал свести все к шутке.

— Хей, негодник! — сказал он беззлобно. — Нынешняя молодежь совсем не похожа на прежнюю. Ладно, пей на здоровье.

Он разломил теплую лепешку надвое, сложил кусок трубочкой и, макнув в жирный суп, осторожно понес ко рту, уже не обращая на гостя внимания.

А Бахрам налил в пиалу, закупорил бутылку, чтобы не разлилась невзначай, сказал искренне:

— За здоровье твоих миллионов, бай-ага! Чтобы благополучно миновали границу!

— Пусть аллах услышит тебя, — с полным ртом отозвался Атанияз.

Бахрам стал хлебать суп, заедая чуреком с белыми блестками застывшего жира на желтой корочке. Хмель заиграл в голове.

— Бай-ага, — с хрипотцой сказал Бахрам, второй раз наполняя пиалу, — у человека есть еще сокровище, которое дороже всех остальных, — это родное дитя. За здоровье твоей прекрасной дочери!

Атанияз бросил на него пронзительный взгляд из-под клочковатых густых бровей.

— Дай бог!

Пот обильно катился по красному лицу Бахрама, но жара почему-то не казалась ему такой нестерпимой. Утираясь платком, он думал о том, что в конце концов можно и здесь жить, надо только проще смотреть на вещи.

Наевшись, они сотворили послеобеденную молитву. Атанияз прилег, сытно рыгая и прислушиваясь к урчанию в отяжелевшем животе. От жары и обильной жирной пищи он разомлел, стал дремать.

Бахрам вышел из юрты, подставил разгоряченное лицо степному ветерку. Внутри все горело, и ему захотелось остудиться чалом [30] Чал — верблюжье молоко. . Он откинул кошму на соседней юрте, со света сразу не мог разглядеть, кто там есть, и шагнул за порог. Из глубины юрты на него смотрели большие трепетные глаза Зибы. Она была одна здесь, и у Бахрама на мгновение мелькнула шальная мысль — схватить ее сейчас, вскочить на коня и умчать куда глаза глядят, чтобы потом в тиши ласкать налитое, нетронутое девичье тело, любить ее до одури, до изнеможения.

А глаза Зибы все смотрели на него — были в них и внезапный страх, и любопытство, и стыдливость. Под ее взглядом Бахрам медленно, как после тяжелого сна, трезвел, обретая прежнюю рассудочность.

— Как поживаешь, Зиба? — спросил он со спокойной вежливостью.

— Спасибо, хорошо, — тихо ответила она и опустила глаза к рукоделью, которым занималась до прихода гостя.

"Она чертовски хороша!" — с волнением подумал Бахрам, жадным взглядом ощупывая ее лицо, шею, руки, крутые бедра, угадываемые под просторным платьем. Хмель снова ударил в голову.

— Зиба… Когда я увидел тебя, то подумал, что это сама луна спустилась на землю.

Зиба смутилась и еще ниже склонилась к рукоделью.

Чьи-то шаги послышались за войлочной стеной. Бахрам сказал:

— Я пришел попросить у твоей матери пиалку чала…

Зиба быстро поднялась.

— Мама пошла в юрту брата, — проговорила она, не глядя на гостя. — Если хотите, я сама налью вам.

Снаружи все стихло, и это успокоило Бахрама.