Геннадий Николаев - Квартира [рассказы и повесть]

Сергей тупо глядел в ровные, красивые ряды чисел и ничего не понимал. "Видишь? Видишь?" — повторял Александр, тыча то в одну строчку, то в другую. Подспудно, неосознанно Сергей принял внезапное решение: не проверять, не торговаться, не пересчитывать — взять, сколько даст, и сразу, не мешкая, уйти. Уйти и забыть. Обои в прихожей пусть клеит сам расчётчик…

— Ну, ну, сумму давай, — морщась, с нетерпением сказал Сергей.

Александр развернул последний листок — двести девяносто семь рублей шестьдесят три копейки. И под суммой отпечатано крупными буквами: "Кислицын", "Метёлкин". "Вот тебе и по науке!" — ошарашенно подумал Сергей. Ну уж никак не меньше четырёхсот ждал он, а тут… Его даже замутило от едкого, небывалого чувства жалости к себе. Что же это? Неужели не понятно им, какую бешеную работу провернули они с Надюхой? Как пластались тут, таскали старинную гробовую мебель, вытаскивали мешками мусор, лампочки протирали! Работали не за страх — за совесть! И вот тебе расчёт: за вычетом аванса — девяносто семь рублей шестьдесят три копейки…

Александр спокойно, невозмутимо отсчитывал деньги: стопочку пятёрок, стопочку троек, несколько рублевок и шестьдесят три копейки. Вот тебе! На машине! По науке!

— Пересчитай, — сказал Александр, — и распишись.

Сергей сгрёб деньги, не глядя сунул в карман, пошёл в ванную за инструментом. Хотел было не переодеваться, идти как есть, в робе, лишь бы скорее с глаз долой, но подумал — а с какой стати! Мало для них сделал, чтобы лишать себя права по-человечески переодеться в ванной, отделанной собственными руками? Нет уж, пусть-ка потерпят, пока не приведёт себя в порядок. По весеннему светлому Ленинграду идти, а не по тьму какой-нибудь таракани.

Он закрылся в ванной, не торопясь, основательно помылся до пояса под душем, вытерся первым попавшимся полотенцем — ничего, не заразятся! — и так же неторопливо переоделся. Робу свернул аккуратным свёртком, привязал к чемоданчику с инструментом. Вышел причёсанный, приглаженный, со стиснутыми зубами и невидящим взглядом.

Уже в прихожей его настиг тихий оклик Христины Афанасьевны. Она торопливо ковыляла за ним, морщась от боли.

— Серёжа, Серёженька, постойте, не угнаться за вами. С ногой что-то, видно нервное. Серёжа, голубчик, зайдите через денёк-другой, Андрей Леонидович сейчас не может принять вас, тяжко ему. Заходите, ладно?

Сильным злым тычком Сергей открыл дверь, хотел было хлопнуть с маху, но придержал в последний момент — старик всё-таки там лежит, тяжёлый…

Лифт почему-то не работал, и на восьмой этаж Сергею пришлось подниматься по лестнице. Шестнадцать маршей по одиннадцать ступенек — у Сергея невольно, как при кладке, застучало в висках: раз — два — три — четыре… В задумчивости он чуть было не дошагал до самого чердака.

Надюха сразу, по его лицу, поняла, что стряслась беда. Он швырнул деньги на стол в кухне, прошёл в комнату, свалился на тахту. У соседей справа орал телевизор, стоял такой галдёж, как будто там скандалили. Слева, на соседнем балконе, тявкал терьер Артурка, скрёбся в дверь, просился к людям. В комнате было сумеречно-прозрачно, мягкий полусвет лился сквозь широкое окно от белесоватых туч, висевших над домом и подсвеченных прожекторами стройки.

Надюха подошла к нему, присела рядом на тахту.

— Неужели ты не мог ничего сказать? — в голосе её дрожали слёзы. — Взял и ушёл?

— Да, да, да. Взял и ушёл! — прокричал он, рывком передвинувшись от неё к стене.

— Не кричи на меня. И вообще не повышай голос, ребёнок спит.

Она резко поднялась, ушла из комнаты. Сергей повернулся вниз лицом. Злость и тоска сдавили сердце. Он зажмурился, зажал уши ладонями, но звуки проникали, и ему было ясно, где ходит и что делает Надюха. Она протопала по коридору в кухню, в ванную, заглянула в комнату, включила зачем-то и тут же выключила свет, снова ушла в кухню. Ревущим потоком зашумела вода в соседском туалете, потом загудели трубы в ванной, донеслось из кухни, не поймёшь из чьей, звяканье посуды. Загорелся ночник.

— Уже спишь? — округляя глаза, спросила Надюха, и в голосе её не было обычной теплоты. Он промолчал, и она, постояв перед зеркальным шкафом, сказала с горечью: — Опять высыпало. От краски.

— От дурости! — не сдержался он.

— Да, с тобой сдуреешь. Даже заработать как следует не можешь. Я должна вкалывать.

— А ты бы хотела, чтобы я день и ночь ишачил, да? Я не ишак!

Он вскочил, убежал в ванную. Разделся, открыл душ, влез под ледяные струи. Приплясывая от жгущей воды, он яростно тёрся мочалкой и ругался сквозь стиснутые зубы. Он катал себя и так и этак, поминал и тестя с тёщей, бог знает за что, и Александра — "эту помесь кретина с ЭВМ". Душ успокоил его, сбил ярость, притушил злость. Он вышел из ванной, ощущая лишь горечь да смутную вину перед Надюхой — она-то меньше всего виновата в том, что у них срывается квартира.