Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

У Рината тоже две страсти — обувь и доча. Зуля ему не страсть, Зуля ему рулевой. Он даже сам с мужиком в койку лечь не может — Зулю с собой берет, свингер хренов. А та и рада.

Они смена через две в обувном лабазе пашут, оттуда обувь и носят. Жрать в доме нечего, а тапками валютными все полки заставлены. Обувь они любят, на обувь они молятся.

С Зулей все ясно — у нее наследственность дурная и карма поганая: те родственники, которые еще живы — срока до сих пор мотают. А Ринат сделает так, как жена скажет: «лежать!» — значит, лежать, «Маноло Бланик!» — значит, Бланик. Доча за шкапчиком все видит, все слышит, все знает. Такие дети к сексу нездорового интереса не испытывают — тайн для них нет. Четыре года доче, а матерится — мастер-класс давать может.

— Зуля, а что тебе в садике говорят, когда ты Лолу забираешь?

— Теперь уже ничего.

Ринат вечером бегает, орет, переживает — Зуля нажралась, нехорошо это, не по-татарски.

— Куда она из кабака пошла?

— Домой пошла.

— Одна?

— Одна.

— Что ты ее не проводил?

— Я ее на такси посадил.

— Так она таксисту и отсосала!

— Ну, родной, твоя жена — ты от нее таксистов и отгоняй.

— Ты нас не любишь!

— Люблю, люблю. Пойдем ко мне, покажу, как люблю.

— А Зуля?

— Проснется, придет.

— А Лола?

— А Лола журнал читает.

— Какой еще журнал?

— «Хастлер», вроде.

— ААААААААА!!!!! Я не затем учил читать дочь!!!

И так — каждый день. А в воскресенье был особенный день — сессия, денег нет, поутру на экзамен идти, голодные студенты по общаге шарятся — ищут, у кого б из кастрюльки мясца подрезать.

Мы с Зулей на рынок пошли, курицу украли, а Ринат макароны из татарской заначки достал. Лолочка, девонька, внесла свою кулинарную лепту — в коридоре крысу поймала и задушила голыми руками. Молодец, говорю, ты настоящий фокстерьер, брось каку, пойдем ручки помоем водкою. Крысу не отдает, вопит, на шум родители вышли, Ринат орет:

— Она же заразная!

А Зуля на бэк-вокале подвывает:

— Ты же ее убила! Живое существо! Вернее, было живое.

А я на кухне, слежу, чтоб куру не сперли и в чайник соли не насыпали — это игра такая у нас была, кто ловчее соседу гамна всякого в чайник натрясет.

Заперлись в комнате с курицей, съели ее в тишине, чтоб никто на обед не напросился, и стали думать. Обувь денег стоит, детский сад денег стоит, гандоны тоже не бесплатные — тут у нас не Швеция, хоть и близко.

— Давай Зулю в эскорт работать отправим, все равно ебется со всеми подряд.

— Ты что, жену на панель посылать! Да это последнее дело! Меня Аллах накажет! Я. я лучше сам пойду. Порекомендуешь в свою «контору»?

— А то! Только надо хер померить, и легенду придумать. Сколько тебе лет? Двадцать два? Ну-ка, к свету повернись. Будет восемнадцать. Какой у тебя курс? Четвертый? Будет первый. Какой язык знаешь? Испанский? Хорошо... Ты у нас татарин? Будешь мексиканцем. Сколько раз в жопу давал? Два, и то мне? Так и запишем: «у-ни-вер-сал». И не Ринат, а Рики. По обмену между городами-побратимами учиться Вечным Ценностям приехал. Вот и научился. Умение сосать с заглотом — это вечная ценность.

— А паспорт спросят?

— Какой еще паспорт? Вон, выгляни в форточку. Общежитие фарм. института видишь? Девок в шеренгу видишь? Как их общагу называют, знаешь?

— Ну да. «Пиздохранилище»!

— Так у них если и спросят, то не паспорт, а скидку за два раза! Зуля, хватит ржать! Дай штангенциркуль! Измерение хераки требует точности. Надо же знать, к чему приврать два сантиметра. А ты возбудись, дружок. На что хочешь. Будем производить замер.

— Только ради детей!

— Ну конечно, милый. Только ради них.

Через два дня знойный мучачо поехал работать. Приехал с баксами, бутылкой и в недоумении. Я, говорит, думал, что меня драть будут, или я буду, а там два священника жирных сидят, и какие-то слова непонятные у них — «ветка сакуры», «фистинг». Пойду, руки спиртом протру.

И наступило финансовое благополучие. Мы с Ринатом ездили связывать и пороть питерскую элиту («познай мучительную страсть двух южных парней!»), Зуля принимала заказы и в отсутствие мужа трахала все, что не успевало убежать. Гора коробок с обувью высилась, и в итоге они сняли двухкомнатную квартиру с большой кладовкой для ботинок.

Я отсчитываю окна — от левого края. Каждое из них — рамка фотографии из альбома моей юности, вот только лиц в этих рамках больше нет — все разлетелись. 214, 215 — тут жила Пия.

Когда я поступил на первый курс, на шестом доучивались остатки финско-российской дружбы. Больше финны к нам не поступали. Вероятно, правительство страны озер и целлюлозы обиделось на потребительское отношение петербуржцев к их маленькому, но гордому государству — гипермаркетов тогда еще не существовало, и самым большим магазином Питера была собственно Финляндия. Туда ездили на выходные за холодильником, прихватив с собой дозволенное количество водки и сигарет — и то, и другое стоило на местности дорого и моментально сливалось аборигенам по спекулятивной цене. Еще одним способом заработка был древнейший — прибывшие русские тетеньки нападали на респектабельных финнов, неожиданно сунув им под нос ладошку, на которой было написано шариковой ручкой чарующее слово «ПИЗДА!». В финском эквиваленте.