Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Как следует отмыв желудок от бытовых загрязнений, Марина подошла к дивану и стала ожесточенно пинать лежащее на нем тело.

— Вставай и выметайся! Сейчас мой парень придет!

У нас были свободные отношения — жениться мы не собирались и больше дружили, чем пылали страстью. Но нам вместе было неплохо и в тусовке, и в койке. Поэтому мы приняли джентльменское соглашение — когда одного нет всю ночь, второй может заниматься пьянством и развратом. Но при одном условии: к оговоренному часу посторонних в квартире быть не должно. Меня Марина побаивалась — когда я впервые застал ее с любовником, то улыбнулся и пошел варить кофе. Вернувшись с кофейником, поднял одеяло и вылил кипяток на яйца разомлевшего со сна курсанта.

Верещащему горе-любовнику я объяснил, что пребывание при мне в моей постели и с моей же бабой как минимум повод для драки. А я максималист.

Обнаружив постороннее тело во второй раз, я заставил маленького, хлипкого любителя чужих постелей делать мне минет.

— Какие условности между близкими людьми? — приговаривал я, крепко держа его за волосы.

Третьего раза Маринке почему-то не хотелось. Сожитель в принципе отличался буйным темпераментом, и что он выкинет на этот раз, предсказать было невозможно.

Тело же уходить отказывалось. Тело желало посмотреть, как на моей голове вырастут панты. Элементарная мысль о том, что я вряд ли всю ночь нюхал розы, в голову ему не приходила.

Поэтому герой-любовник ссылался на похмелье, жену, которая выгнала из дома, и отсутствие перспектив на ночлег.

Когда я пришел домой, то застал дивное зрелище: измученную общением с приматом сожительницу и самого примата, который предложил накрыть поляну и выпить водки за его счет, типа, все по понятиям. Парень был крупней меня, и физические методы воздействия не подходили. По виду и социальным маркерам было понятно, что он когда-то шестерил на уровне рэкета ларьков, но мнит себя вором в законе. Начало 90-х породило массу таких несчастных «бойцов», середина 90-х благополучно их погребла под обломками беспредела, а на дворе стоял 96-й.

— Убери его отсюда, — жарко зашептала Маринка. — Такое ощущение, как будто меня преследует использованный тампакс!

Я согласился на водку, затем вышел в коридор и втихаря зазвал по телефону гостей. Через час ввалилась компания из десяти человек, которые очень, очень хотели выпить.

— Ну что, типа, банкуй, — радостно сказал я. — Типа, все по понятиям.

У людей, которые оперируют в общении «конкретными пацанскими понятиями», есть одно слабое место — они очень легко ведутся «на слабо». Поэтому, скрипя зубами, красавчик купил много водки и много закуски. Марина, тем временем, тихонечко слилась из дому. До утра.

Начался пьяный угар, в процессе которого виновник торжества гордо заявил, что у него член размером со стакан. Я картинно грохнул граненой емкостью об стол и сказал:

— Ну, давай. Сравним.

— Да он, это. когда стоит только!

— А ты его кольцами укладывай!

Назревала драка. Но тут проснулась одна из гостей, Вика, до этого тихо пускавшая в уголке пузырики.

Вика была исчадием ада. Трезвой она представляла собой трогательного олененка Бемби, а вот пьяной...

Кроватей, которые она обоссала в отключке, хватило бы на казарму, а избитых ею лиц мужского и не очень пола — на пару боевиков. Поэтому Вику на пьянках всегда складывали куда-нибудь под шкаф. Из соображений гигиены и безопасности.

Вика стала орать, бить посуду, и буянить. Примат не понимал, почему на это никто не реагирует — Вика была красива, и отсутствие попыток утешить хрупкую рыдающую девушку было ему непонятно. Мы же все знали по опыту, что лучше ее не трогать — сама отрубится.

Но настоящий мужчина, у которого понятия и член со стакан, не может пройти мимо женских слез! И, взяв в охапку Вику, он гордо удалился ее провожать до дому.

Марина утром позвонила и спросила с опаской, удалось ли выгнать тампакс. Узнав, с кем он ушел, торжествующе расхохоталась и заявила, что их обоих мы долго не увидим.

И действительно, в ту ночь он остался у Вики и пребывает там до сих пор. Они так и сидят на задворках ленинградской области, проводя время в пьянстве и драках.

На подоконнике моего окна, через который я столько раз лазил по ночам, когда огромная дубовая дверь в общежитие была заперта, проросло тоненькое деревце. Я смотрю на него, и почему-то думаю: «Вова».

— Я хочу, чтобы вдоль позвоночника из каждого остистого отростка вырос хуй. Симпатичный такой хуек, жизнерадостный, не слишком большой.