Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Я хочу реинкарнироваться в гигантского муравьеда, а для этого нужно жить осмысленно, не отягощая карму всякими коварными мексиканцами.

— Экипаж корабля прощается с вами. Будем рады видеть вас снова на борту нашего воздушного судна.

— Вот уж хуй.

Этот город ест людей. И никто меня в этом не переубедит. Чтобы хорошо чувствовать себя в Питере, надо в нем родиться. У меня же настроение испортилось непосредственно по приземлению. Мало мне было кукурузника от Аэрофлота, ржавая обивка крыльев которого зловеще хлопала на ветру во время полета, и воздушной ямы, которая застала меня в сортире, так еще и дождь.

В этом городе не меняется ничего. Шприцы в подворотнях с остатками «снов о чем-то большем», коммуналки, спальные районы, в которых хочется удавиться немедленно.

Я останавливаюсь у родственницы. Ее соседка, сумасшедшая алкоголичка, наконец-то померла, оставив на память стойкий запах ссанины. Зато ее внучок, алкоголик-педофил, вполне себе жив. Предыдущий его амант вырос, покрылся шерстью и прыщом, и Вовочка подсуетился — сдал комнату молодухе с двумя выблядками. Выблядком мужеского пола он перманентно елозит по коленкам. А провинциальная идиотка искренне считает, что Вова на ней женится, пропишет ее и детей. Есть еще такая порода дур: им главное — замуж. А то, что жених пьет запоями, неделями валяется в собственной блевотине, и поябывает ее же выводок, остается за зоной критики.

Идиотка часами висит на коммунальном телефоне, рассказывая таким же убогим, что от автозагара, оказывается, темнеет лицо. Часами в трубку льется ложь про то, что жизнь удалась. Привирание про то, что она выбирает из нескольких женихов, что у нее «теперь своя жизнь, поздно, дорогой!», и прочие фразы, почерпнутые из телевизора.

Вчера на кухне гремел скандал: Вовочка запрещал отдавать мальчика в кадетский корпус (и я вполне понимаю, почему). Но деваха победно настояла на своем. Так что после сдачи дитятки в интернат жилья она лишится: зачем она Вове без нежного, плохо промытого цветка жизни? Половозрелые двадцатишестилетние самки не влекут зассаного любителя настойки боярышника. Ведь они такие грубые.

Семья Вовочки вымерла от естественных причин: помогая родственнице в свое время оформить покупку жилья, я очень смеялся, когда читал их свидетельства о смерти. Прабабушка умерла от отравления суррогатами алкоголя, маменька — тоже, папенька по пьяни попал под трактор, а братик закусывал грибами и отравился. Бабуля, соответственно, соблюла семейные традиции и выпила свою «оверрюмку».

Утомившись коммунальным бытом коренных петербужцев, я иду гулять. В клуб с сомнительной репутацией. Увы, из этого формата я уже выпал. Меня раздражает абсолютно все: и псевдошоумэн, инсталлирующий лапшу в уши студентке кулинарного техникума, и расфуфыренная стайка пожилых визажистов (нет, деточки, ботокс вас не спасет — я-то знаю, сколько вам лет!).

В итоге в клубе я пробыл двадцать пять минут: 4 минуты разглядывал стриптизера (в Питере они похожи на стриптизеров, в Москве же — на официантов, которых в наказание раздели догола и выкинули к посетителям), 20 минут пил пиво и наблюдал все те же рожи, что и десять лет назад.

После чего выполз на улицу. И тут началось.

Из припаркованной ржавой «копейки» высунулся хрестоматийный грязный небритый хач и заорал:

— Кюда ехыть, да?!

Я досадливо машу рукой и иду себе. Но хачик едет за мной, бибикая и вопя:

— Поды суда! Ну падайды на мынуту! Давай ебаться! Ну хоть пасасы!

И так — километр. Как будто никого моложе и дешевле в радиусе километра не было.

Понимая, что подобный эскорт меня не красит, я разворачиваюсь, подхожу к консервной банке «хачок в томате» и с интонациями пятнадцатилетней давности говорю:

— Слушай меня, чмо. Ты, бля, «копейку» продай, почку продай, бабло принеси, потом я на тебя поссать соглашусь, хуйло ферганское!

— Что оскорбляишь, да?! Я на зоне...

— На зоне ты на бродяжьих хуях скакал, пока не смылился. Иннах, животное!

Поняв, что плотских услад не будет, ухажер уезжает, а я спускаюсь к воде. Сидя на ступеньках, уходящих в серую воду, я смотрю на восход и понимаю, что не жалею ни на секунду о гордом северном призраке своей юности. Ни капли.

***

Прошлое должно оставаться в прошлом, не отпущенная вовремя юность разъедает душу, как разъедают тело вечно юные раковые клетки. Прощаясь с городом, расставляя последние точки, чтобы больше не возвращаться сюда, я должен обойти все места, углы и тени которых накатывают на меня deja vue в Москве и Лондоне, обойти всех людей, имена которых саднят в памяти. Я иду к Алле, зная заранее все ее реплики, все повороты головы, все морщины, которые добавили последние десять лет. Она как прилипчивая песенка — глупая, бессмысленная, которая крутится в моей голове много лет, и единственный способ избавиться от нее — прослушать еще раз.