Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

Через десять минут я понял, что попал на встречу выпускников балетного училища, которых трагически разделила творческая судьба.

— Пппппермский балет! — шипела одна половина стола.

— А в ресторане, а в ресторане, а там гитары, а там цыгане! — передразнивала другая.

Знаменитый закон парных случаев ехидно показал мне сморщенную задницу. Но жопа того, кто облизывал мне ухо, сморщенной вовсе не была, и я принял приглашение «выпить более приватно».

На месте я внимательно осмотрел визави. Тридцатипятилетний танцор выглядел максимум на двадцать три. Ну, как известно, нет мозгов — нет морщин. А мой опыт общения с академическими танцорами показывает, что мозгов там, увы, немного. Начиная с пяти лет их физически загружают так, что развивать мозги не остается ни сил, ни времени. Так, просто утолщение на головном конце спинного мозга. Ну, мозжечок еще по черепной коробке со стуком катается координации ради. Впрочем, в данной ситуации умение давать на шпагате неизмеримо важнее умения логарифмировать в уме.

Все бы ничего, но вдруг эфеб сказал:

— А можно, я принесу свои любимые игрушки?

— Можно, — не заподозрив дурного, сказал я.

Мало ли, может он с любимым мишкой до сих пор спит. Выявленный в разговоре уровень умственного развития позволял предположить именно такой расклад.

ЭТО БЫЛ НЕ МИШКА.

Из полиэтиленового пакета полетели на кровать приспособления веселой расцветочки, и меня чуть не убило жемчужиной коллекции — каучуковым членом жабьего цвета, размером 30х12.

Я понял, что в мединституте мне цинично врали о размерах некоторых отверстий человеческого организма. Я был уверен, что в живого человека такое не войдет. В этого вошло, и еще осталось.

Утро покрасило нежным светом вполне пасторальную картинку: в балетной заднице совершал поступательно-возвратные движения зеленый инопланетный хрен, а из мобильного телефона мне на два голоса исполняли песню про коробочку хлопка Джамшед и трансвестит Корделия.

Честно говоря, трансвеститов я боюсь еще со времен знакомства с Мадонной.

Мадонна был чудовищем. У всех есть такие знакомые — относишься к ним хорошо, но, углядев издалека, стараешься перейти на другую сторону улицы. Общение с ними напоминает секс с таксистом в «Жигулях» — оно мучительно, и небезопасно. Проще расплачиваться не натурой, а деньгами, увидев Мадонну — нырнуть в подворотню. Так оно вернее, и никто не увидит, что ты посреди главной улицы города общаешься с жутко раскрашенным манерным человеком неопределенного пола и возраста.

— Оооой, я тебе из автомата звоню, а все на улице на меня так смоооотрят!

— А во что ты одет?

— Ну, нормально одет! Шортики желтые латексные, топик такой же, может, им черный лак на ногтях не нравится? Или колготки порвались?

— А парашюта за спиной у тебя нет?!

Мадонна пляшет в гей-клубе на тумбе в нижнем белье. В женском, естественно. У Пикассо была девочка на шаре, а у нас — Вадик на кубе. Пока он не задерет в батмане ногу и не явит зрителям спрятанный член, отличить его от девицы невозможно. Он искренне думает, что это стиль «унисекс», хотя, на мой взгляд, это стиль «трансвестит». Вид у него таинственный настолько, что ему даже ни разу гопники не набили морду. Наверное, боялись утонуть в тональном креме «Балет».

На большом кастинге модного феста были все. Как обычно, кастинг начался на два часа позже, все потеют, у всех болит голова, а мы с коллегой по кличке Салоёб пьем за кулисой настойку боярышника, потому что денег у нас нет. Ничего у нас нет, ни совести, ни чести, ни денег. Пьяные мы.

И тут, смотрю, народ расступился, как волны морские, а из волн выходит Чудище с Цветочком аленьким — это за кулисами появляется Мадонна. Кто-то из дизайнеров позвал его на кастинг. В глазах у охотниц на папиков и у студентов института Лесгафта один вопрос — «что это?».

— Это Мадонна, — говорю, — не бойтесь, оно живое.

Пока собеседник осмысливает, я ловко ныряю обратно в кулису, где Салоёб без меня может выжрать весь боярышник. Он тренированный, я его знаю. Его ж не просто так Салоёбом кличут — водку стаканами, сало шматами, и — «нэсла Галя воду...»

В щелочку вижу, как Волшебная Фея виснет на Кирюше. Он на третьем курсе Лесгафта, у него пятьдесят восьмой размер одежды, а вид спорта у него — академическая гребля. Он огромный, нервный импульс по нему идет долго, и, скорее всего, сначала он сольется в экстазе с Мадонной, а потом уже поймет, что это все-таки не девочка. По довольному пению медузы, которое издает Кирюша, я понимаю, что страшная тайна ему еще не открылась.