Алмат Малатов - Immoralist. Кризис полудня

И вот сижу я в темноте и помидорах, уставший после валютных операций настолько, что не могу заснуть, и роюсь в аптечке — снотворное ищу. И тут дверь распахивается, и в проеме контур образуется. По росту метр в прыжке и курице в руках опознаю влюбленного Хуйкина. Пока он не начал говорить о любви междометиями, заваливаю и начинаю уестествлять. Пока его дерешь, он молчит.

А в этот раз что-то не молчит, да еще и брыкается. И парфюм какой-то другой. Черт, и почему он какой-то склизкий. Тут дверь открывается, и на пороге обрисовывается фигура — рост метр в прыжке, а в руках курица. И свет включает. И визжит. И убегает. Вот это как раз был Хуйкин.

А подо мной марокканец с пятого этажа, под марокканцем — помидоры, на марокканце — тоже помидоры. Ровным слоем. Вид у парня — как бритвой покрошили. Хорошие помидоры, грунтовые, сочные. Бедняжка зашел меня на ужин позвать, а тут такой харрасмент.

Я сижу, думаю, чтоб такое сказать, а он помидоры с себя стряхнул, дверь запер, и продолжения требует.

Просыпаюсь от пинка в бок. Стоит надо мной жена, в правой руке у нее тряпка, а в левой совочек. И она ласково так им помахивает. Чую, сейчас огреет. А потом тряпку в грызло зашпаклюет. Ах, говорю, милая, он сейчас уйдет. Куда это он уйдет, добрым голосом спрашивает. Сейчас, говорит, самое веселье будет.

— Ну ты ведь никому не расскажешь? Не расскажешь, поклянись? Земляки не простят, братья проклянут! Позор какой для мужчины — чужая жена заставила голым пол мыть, а сама по заднице веником била, и смеялась! Поклянись, что не расскажешь!

***

В квартире две входные двери. Они рядом друг с другом, но соседи четко их поделили — эта твоя, а это моя, и ключ я тебе не дам. Я открываю ту, от который у меня есть ключ, и крадусь в нашу комнату. В комнате есть антикварная мебель, похмельная, но подозрительно довольная жена и приколоченный к потолку педерастический флаг.

Мы снимаем за две копейки у лесбийской деятельницы комнату. Сама она там жить не может — ее возвышенную душу оскорбляет грубая и циничная обстановка. Помня о том, что мое проживание в коммуналке у знакомых закончилось тем, что соседи сбежали, она пустила нас пожить.

Я преждевременно вернулся со сборов, потому что корыто IV ранга решило слегка дать течь. Со срочниками на корыте плавать можно, а со студентами, которым надо еще звание присвоить после сборов — никак нельзя. Если звание придется присваивать посмертно, общественность не поймет. Поэтому нас быстренько сгрузили на берег и велели сидеть дома тихо две недели, а потом вернуться на присягу.

— Ну, как себя вели наши высокообразованные и гуманные соседи?

— Да все, как всегда. Люба подпилила бритвочкой телефонный провод Фистингу, Фистинг забежал на кухню, злобно пописал ей в суп и убежал на съемки. А почему ты так рано вернулся? Вы же две недели должны были плавать вдоль Финляндии?

Люба — главбух крупной фирмы, она лелеет планы захватить всю квартиру. Пока что у нее есть половина огромной коммуналки на Петроградской стороне, сын-скинхед, приятель сына, сиротка, над которым она оформила опекунство, арахноидит и тихонько подкрадывающийся алкоголизм — профессиональная болезнь топ-менеджмента 90-х.

Фистинг, получивший погоняло за счет созвучия фамилии, режиссер. Он лауреат чего-то там и к Любе испытывает классовую ненависть. Она много зарабатывает (ну конечно, она ворует! Как еще можно заработать столько денег?!), называет Фистинга пидаром и сраным интеллигентом и возмутительно красива.

Раньше войны имели трехсторонний характер, но когда пьяная голая Люба напала на маленькую худенькую лесбиянку, зажав ее в угол и заорав — «ах, ты лесбиянка? Сейчас я тебя отдеру, ковырялочка!» — та предпочла писать стихи про розы и козы в другом жилье.

Теперь Любу и Фистинга никто не отвлекает, и они воюют сладострастно, забыв, из-за чего начали. Они забегают к нам по очереди и жалуются друг на друга. Я делаю лицо сфинкса и говорю что-нибудь умное. Вникать в происходящее бесполезно — у них другая реальность и другие этические системы. Мне туда не надо.

Но в целом мои симпатии на стороне Любы, жених которой сгорел при взрыве баллона с кислородом за день до свадьбы. Люба, учившаяся в ПТУ на кассира, была на сносях. Всю историю деревенской сироты, пробивающуюся в жизни с грудным ребенком на руках, как-то заканчивающую «финэк», неясным путем выгрызающую прописку и жилье, я знаю наизусть. У мальчика, с которым дружил ее сын, родители издохли от лосьона «Свежесть» (на жаргоне скорой помощи — «Нежить»), и она его теперь опекает.