Валентин Крючков - На крутом переломе

— Вполне! — ответил Борис, который все больше начинал нравиться Кудрину.

— Да поженимся мы! Ну что ты волнуешься? Занимайся своими делами и не беспокойся за нас. Все официально, с печатью, как и положено, раз тебе так хочется, — успокоила отца Люба.

— Тогда другое дело, — окончательно отходя, сказал Кудрин. — Отнесите лестницу. И не дергайтесь. Мне тоже некогда. Сейчас поедем.

И хотя молодым надо было и в самом деле быстрей, предложение «поехать» они встретили без энтузиазма, явно стесняясь общества неожиданно нагрянувшего Кудрина.

— Да мы лучше одни.

— Ну как хотите, — несколько обиженный отказом, сказал Кудрин, про себя думая: может, и лучше, что одни. О чем бы я с ними говорить стал? Это не мать. Она мастак по воспитательной части. Начнет тараторить и не остановишь. Серьезно у них или несерьезно, но сегодня она устроит Любаше хорошую баню! Вот ведь как все обернулось. А Никаноров не хотел отпускать. Ну, ученый, я тебе тоже выдам. Наверное, и не догадывается, и в мыслях не может себе представить, что его, Никанорова, сын и моя дочь хотят пожениться! Хотят ли? Кто знает, что у них на уме. Ну да ладно, куда от молодых денешься. Сами когда-то такими были.

Спрятав шланг и проверив, не работает ли счетчик, — молодые могли оставить невыключенным электрокамин — Кудрин тихо поплелся на четвертую линию, где он оставил свою «Волгу», с сожалением думая о своих отношениях с Никаноровым. А вдруг еще породниться придется. Надо будет рассказать ему. И откладывать не следует. Может, перед совещанием? Зачем-то всех мастеров, не занятых в производстве, начальники цехов должны привести с собой. Неплохо бы поговорить перед началом. Если удастся встретиться. Хотя вряд ли.

Кудрин оказался прав. Его планам — поговорить с директором перед совещанием — не суждено было осуществиться. И вместо разговора о возможном родстве — все получилось иначе.

Большой зал Дворца культуры, находящегося менее чем в полукилометре от завода, был полон. Люди удивлялись необычному началу совещания: президиума не было — все руководство завода сидело в первом ряду. Для каждого участника совещания на спинку сиденья был предусмотрительно положен специальный номер заводской газеты с отчетом о рейде.

Ровно в десять погасили свет. И тут же зарокотал кинопроектор. На экране появилась знакомая всем проходная, потом крупным планом — часы, стрелки которых показывали двадцать пять минут восьмого, и людей, что опаздывали: они пытались спрятаться от кинокамеры, закрывались руками. Потом в кадре появился корпус, где простаивало множество станков, а мастера не могли назвать причины простоев; потом — пружинный, где люди, закончив работу на тридцать—сорок минут раньше, мылись в душе и уходили домой, оставляя в одной ячейке свои табельные карточки, чтоб кто-то их отбил им; потом, во весь экран, появился спящий в раздевалке рабочий, а после него показаны мытарства тех, кто страдал с похмелья — трое рабочих, ловко выломав в заборе доску, сходили в магазин, купили водки и тем же путем вернулись на завод и тут угодили в объектив кинокамеры — от стыда они тоже закрывали лицо руками; и многое другое увидели собравшиеся. Зал шумел и смеялся, а под сводами его плыла мелодия известной песни «Дорога дальняя» в исполнении Нани Брегвадзе. Люди на одном дыхании просмотрели первый выпуск сатирического киножурнала.

Вспыхнул свет. Под гул еще неутихшего зала в президиум прошли четверо: Никаноров, Бурапов, Полянин и Перьев.

Постучав карандашом по графину с водой, совещание открыл Полянин, раскрасневшийся, возбужденный. Он попросил тишины и тут же предоставил слово директору завода.

Никаноров умышленно не вдавался в подробности того, что хорошего сделано заводом, он больше говорил о том, что не сделано, и убеждал, что возможности и резервы есть.

— Обидно, что все увиденное происходит на нашем заводе. Дисциплины — никакой. Люди на работу опаздывают, в течение дня ходят по заводу, как по парку культуры и отдыха. Прошу начальников цехов составить списки гуляющих и доложить мне о принятых к ним мерах. — Он повысил голос. Потом на подъеме продолжил: — Свыше трехсот станков простаивало. В результате недодано продукции около двадцати пяти тысяч тонн! Сто прессов простаивало в корпусе. Вопиющая неорганизованность! Позвольте спросить вас, товарищ Фанфаронов, что в корпусе за мастера, которые ничего не знают? В том же корпусе мастер Ревидин разрешил рабочему, кроме автоматической линии по производству восьмимиллиметровых болтов, дополнительно включать еще два пресса. Это, конечно, похвально. Но в шесть часов утра станочник закончил работу.