Лев Давыдычев - Случайный спутник (Повести и рассказы)

И еще Натали остро отметила: в каждом случае человек знает или, по крайней мере, догадывается, что ему следует делать, но часто пытается уйти от единственного разумного выхода, ищет легкий, запасный, а этот почти всегда бывает неверным.

«Вы легко отделались», — вспомнила она и попросила нянечку принести зеркало.

— На поправку, значит, идешь, — нянечка лукаво улыбнулась. — Вчера бы я не принесла. До сегодня ты смутно выглядела. А вот с утра — ничего.

Зеркало оказалось большим, нянечка прижимала его к животу, как икону.

— Ничего, ничего, — приговаривала она, глядя на недовольную Натали, — другие куда похуже в таких-то случаях бывают. Нагляделась?

— Вполне, — ответила Натали. — Спасибо. Сама не знаю, чего-то вдруг захотелось на себя взглянуть… — Она замолчала, подумав, что, может быть, и не следовало просить зеркало, когда рядом лежат пожилые больные женщины. — Понимаете…

— Все понимаем, — оборвала нянечка и ушла.

И Натали вспомнила лицо, которое увидела в зеркале, и поражалась ему, как чужому, — будто знала она раньше этого человека, а тут не узнала. И не худоба изменила его. А только взгляд. Она долго искала ему определение и решила, что взгляд теперь стал взрослым, что ли.

Да, она взрослела, и даже сама чувствовала это.

Здесь, окруженная бедами и несчастьями, угнетенная собственным горем, она не упала духом, а, наоборот, — снова убедилась, что все беды преодолимы.

Здесь часто бывала смерть, иногда — нежданная, а иногда — и долгожданная.

Здесь Натали услышала столько рассказов об искромсанных судьбах, неудачных жизнях, болезнях, похожих на кошмарные сновидения, что сначала была подавлена. Конечно, она понимала, что в больнице нервы обнажены и натянуты, что нельзя судить о всей жизни по этим вот несчастным людям, но и не знать о них — нельзя.

Пожалуй, ни к чему человек не относится так беззаботно, как к здоровью. А ведь болезни, верно, самый коварный враг жизни. И, как всякого врага, их не надо бояться, но помнить о них надо всегда.

И Натали воспринимала многие страшные рассказы, словно горькое, но целительное лекарство.

Здесь она видела и много счастья — большого, теплого материнского счастья… И кусала губы, чтобы криком не позвать Настю, которой она даже и не видела ни разу.

Дочь приходила к ней ночами, и было стыдно, как всегда бывает стыдно перед умершими, стыдно и пусто. Натали чувствовала себя виноватой, до того виноватой, что начинала оправдываться за свое поведение …

Тогда наступало самое жуткое — мысли исчезали, будто растаивали, исчезали все чувства и ощущения, даже физическая боль — когда ничего не было… Тогда она была готова уже не заплакать или зареветь, а просто — взвыть. Она неподвижно лежала на спине, вытянув руки вдоль тела, не в силах сжать кулаки. И хотя сознание работало притупленно, она понимала, что обязана выздороветь. Для этого нельзя распускаться ни на мгновение, иначе… Она помнила, чего ей стоило одно мгновение слабости… вот оно привело ее сюда…

И лишь когда неожиданно и ненадолго наступила тишина, Натали отдыхала — разрешала себе поплакать, а после засыпала глубоким, живительным сном.

Так боролись в ней здоровье с нездоровьем, зато в сознании все чаще и чаще наступал покой.

Многое она здесь узнала.

О многом она здесь передумала.

О многом вспомнила.

…Сидели как-то с Игорем в гостях. Обильно накрытый стол, разговоры ни о чем, совсем немного танцев, чуть-чуть песен.

И вдруг она услышала тоскливый, грозный и отчаянно беспомощный львиный рык.

— Это в зоопарке, — объяснили ей, — тут рядом.

То ли обидели льва, то ли им овладели воспоминания — он рычал со звериной откровенностью и человеческой надеждой быть услышанным и понятым. Может, он ни разу в жизни и не был настоящим львом, может, он и родился-то в клетке, но в эту ночь ощутил себя львом и — удивился своей судьбе?

— Чего он разорался? — спросил Игорь, с наслаждением затягиваясь сигаретой (он все делал с наслаждением). — Глупо, правда? Помалкивал бы уж лучше. Царь зверей.

— И все же он царь зверей, — почему-то возразила Натали, — даже в клетке.

Игорь снисходительно усмехнулся (он всегда снисходительно усмехался, когда с чем-нибудь был не согласен) и проговорил:

— Каждому свое, Натусь. И лев, лишенный возможности быть львом, смешон и жалок. И тем он смешнее, чем больше хочет быть львом.

— Ты сам сказал: лишенный возможности. Значит, он не виноват в том, что он не лев?