Лев Давыдычев - Случайный спутник (Повести и рассказы)

Думать было легко. Она наслаждалась самим сознанием того, что может думать, вспоминать… А думать было о чем, и было, что вспоминать… Вот ведь как бывает. Sectio caesarea — кесарево сечение. Как там, в научных-то книгах, сказано? Или в интересах матери? Или в интересах плода? Интересно….

Надо завтра попросить врачей, чтобы ей разрешили взглянуть на свой бедный животик… Разрезали, зашили… А Настя живет…

И если бы Натали не умела поступать наперекор привычному, дочери не было бы на свете… Натали поступила в ее интересах…

Думать было больно. Двигаться было больно. Не двигаться — тоже больно.

Все было больно.

Но в ней еле-еле, да теплилась какая-то сила, которая заставляла Натали и думать, и не сдаваться боли, и быть готовой ко всему.

…Почему она изменила самой себе? Где? Когда? Не так ведь она хотела жить, не так! Может сделать sectio caesarea самой жизни? А в интересах кого?

«Хватит, — приказала себе Натали, — хватит. Только не паниковать. Решай сама». И она стала мечтать, как будет жить с Настей, кем вырастет дочь. Конечно, лучше, если она станет певицей, — сможет петь людям песни.

Бабушка рассказала однажды грустную историю своей жизни. Муж запретил ей учиться пению: тогда профессия актрисы в обществе, к которому он принадлежал, считалась чуть ли не позорной. Муж умер рано, а она так и не стала певицей. И теперь, старая, она иногда садилась за пианино и пела… Голос был молодой. Слушая, Натали думала, что легче жить тем, кто умеет выразить свою душу…

Неожиданно и резко закрыв пианино, бабушка говорила:

— А и ладно.

И долго сидела, сгорбившаяся, какая-то очень одинокая.

К ней даже приезжал длинноволосый, обсыпанный сигаретным пеплом старик, недоверчиво расспрашивал о том, что у нее будто бы сохранился голос. Бабушка очень смеялась «нелепым выдумкам» и «непродуманным сплетням», а когда длинноволосый старик уехал, вымела пол около стула, где он сидел, и — заплакала.

— О чем ты? — спросила внучка.

— Так. Обо всем. Или ни о чем.

Почему же бабушка, человек с твердым и сильным характером, не настояла на своем? Почему покорилась чужой воле? Разве обязательно расплачиваться собственной судьбой за судьбу другого, даже любимого?

Натали спросила однажды:

— Но почему ты не вышла замуж… ну, вторично?

Бабушка ответила, подумав:

— А мне больше никто не понравился. А без любви… я не рискнула. Я ни разу в жизни никому и ничему не изменила. Особенно — себе. Даже тогда, когда это было в высшей степени бессмысленно. Вообще, я прожила странную жизнь, временами просто нелепую. Но я ни от кого не зависела.

— Неправда, — возразила Натали, — ты всегда зависела от него, — и кивнула на портрет деда.

— Мне этого хотелось. Я любила его.

…Настя будет певицей, не обязательно профессиональной, а вот как ее прабабушка, чтобы в иные — трудные минуты жизни уметь выразить свою душу, освободиться от того, что теснится в ней и ищет выхода.

Проснулась Натали раньше всех в палате.

Ей показалось, что сердце лопнуло — резкая боль в нем содрогнула ее и сразу исчезла.

Натали выждала, осторожно передохнула и подумала: «Ничего, ничего. Ничего особенного. Это вполне естественно. Так и должно быть. Будет еще хуже. И я должна все выдержать».

В глубине сознания бродили тревожные мысли, неуловимые и холодные. Она боялась пошевелиться, словно могла спугнуть их резким движением.

«Не надо ничего бояться, — твердила она себе. — Что бы там ни случилось, ничего уже не исправить. Тебе осталось одно — жить, исходя из того, что произошло, а не из того, чего бы тебе хотелось».

И опять она заметила, что в ней тлеет какая-то сила, от которой легче, и она, эта сила, зреет.

Нянечка пришла подозрительно веселой и шумной, что-то безумолку говорила, и Натали готовилась встретить недобрую весть.

Стали разносить детей для кормления. Натали уже знала, что Настю не принесут.

— Настасья-то наша заболела, — напряженно-весело сказала нянечка. — Сегодня мы ее без тебя покормим. Лежать ей надо, не двигаться. И волноваться ей нельзя. И тебе волноваться нельзя. И двигаться тебе нельзя.

Врачей пришло неожиданно много, и вели они себя подозрительно.

Натали все выслушала внешне спокойно, и врачи, как ей показалось, растерянно переглянулись.

Но пока говорили только о Натали, а о Насте не было сказано ни слова.

— Она умерла? — не своим голосом спросила Натали.

Кто-то из врачей машинально кивнул. Нянечка всхлипнула.