Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

В дверях толпились женщины — пришли посмотреть, послушать. Раздался чей-то горестный вздох: одни девчата, горе-то! Приведется ли свидеться когда с сыночками?

— Сынов всегда надо ждать, — отвечала Мария Михайловна. С шутливой грубостью стала протискиваться: — А ну-ка, пропустите, около молодых посижу — сама помолодею…

— Не пронюхают ли немцы?

— Мы же все свои, должинские.

— На чужой роток пуговицы не нашьешь… Время такое.

Тут подошли старшие ученики, попросили учительницу почитать стихи. Девчата, как бывало в школе, радостно подхватили ее под руки.

Первые слова Лермонтова были так произнесены, что все почувствовали: это мать говорит с каждым из них.

Вечер продолжался. Плясали, пели; пели много — у каждого ведь есть любимая песня.

— Давайте играть в «Три правды», — предложил кто-то.

Игру «Три правды» в село привезли должинцы-студенты. Вопросы вначале были шутливые, кто о ком «страдает», у кого какой «дролечка».

Нине Павловне тоже пришлось сказать свои «три правды».

— Что хотела бы увидеть? Побольше счастливых на земле. Чего не терплю в человеке? Себялюбия. О чем мечтаю? Ой, ребятки, ребятки! Раньше мечталось о многом. Теперь об одном: дожить до победы нашей…

— Доживем!.

— Керосин-то уже догорел. Пора и по домам, — сказал Саша.

— Хорошо, что собрались. А доброму делу — хорошую песню. Споем последнюю, — предложила Мария Михайловна.

Никогда они так не пели. Никогда не вкладывали в эту старую революционную песню столько затаенных мыслей, собственной своей жизни. Это над нами веют враждебные вихри. Нас гнетут темные силы. Это нас ждут безвестные судьбы. Это мы поднимем знамя борьбы — другого выхода нет…

Не хотелось расходиться.

Таня и Саша, Клава с братом, Миша остановились на мосту. Облокотились на перила. Чернела родная Северка — своя и не своя. Потихоньку тосковала немковская гитара.

У избы Немковых остановились розвальни. Высокая, нескладная старуха слезла, вошла в дом.

Бабка Нюша оглядела вошедшую. Позади стоял Сашка, почему-то посмеивался. Несуразная старуха размашисто откинула полу поддевки, под поддевкой оказались штаны, засунула руки в карманы, вытащила овальные черные шары, сложила их на подоконнике:

— Яйки для немчуры.

Саша прикрыл гранаты полотенцем, продолжая улыбаться. Гостья медленно развязала платок.

Бабка Нюша с ухватом в руке зашла боком, присмотрелась:

— Ах ты, лишеньки! Да это же Пашенька! — засуетилась старая. — Вот хорошо, в аккурат пришел. Баньку только что истопила. — Порылась в сундуке и принесла носки грубой шерсти: — Попаришься и надевай; носи, бездомная душа, сама связала…

Васькин смутился, поцеловал бабку в висок, та отвернулась, завозилась у печки:

— Все так и ходишь, Пашенька? Спишь где попало?.. Трудно-то как…

Васькин невесело улыбнулся. Храбрись не храбрись, а «кочующему орудию» с наступлением холодов приходилось особенно несладко.

Саша и Павел огородом прошли к берегу, где в сугробах чернел сруб. А вскоре у Немковых в сенях опять кто-то закопошился. Бабка выглянула. Мальчик в оленьей шапке с узелком и веником под мышкой отряхивал валенки от снега.

— Побаниться, Мишенька, пришел? Ступай, ступай. Да не размывайтесь долго. Ужин, скажи, собираю.

В баню Сашка почему-то не сразу впустил, сказал, что вода холодна, пусть отложит мытье до следующей субботы.

Миша было повернулся, да дверь заскрипела.

— Ладно, заходи.

В предбаннике, пахнущем березовым листом и дымом, Миша прислушался: Сашкин голос и еще чей-то. Разделся. Вошел в парную.

На низеньком подоконнике чадила коптилка. Черный котел, цепями подвешенный к потолочному бревну, булькал. От раскаленной каменки пышало жаром, злой дым вышибал слезу.

— А ты веничком, веничком!.. — кричал кому-то Саша.

В густом облаке пара, с полка донесся знакомый глуховатый голос:

— Полезай сюда, приятель!

— Прежде поддай-ка парку.

Мальчик почерпнул бадейкой воду из бочки, плюхнул на камни. Они зашипели, как восемь голов Змея Горыныча. Клубы пара скрыли все. Дышать стало совсем трудно, а Немков где-то там, наверху, только покряхтывал и похваливал. Потом выскочил нагишом из бани, потерся снегом — и снова на полок.