Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

Егорову помешали. Вошел мужичонка, личность будто знакомая, а зарос — не разберешь. Присел, не спросясь, у дверей, попросил кваску. Хотел староста прогнать — не рискнул: как на грех, никого в избе не было.

Гость пил, не спускал глаз со старосты. Осушил и второй ковш:

— Хорош квасок!.. А теперь вот что, Егоров, честных людей не трожь. Ослушаешься нашего приказа — не сносить кочана.

Староста схватил винтовку с лавки.

— Не утруждайся. Затвор — вот он, тут, — похлопал мужичонка по карману штанов. — Как считать? Хорошо я тебе передал указ или нашим ребятишкам тебя еще навестить?

Ушел тихо, как и появился.

Листопад… Дольше задерживаются туманы над озером, сильнее потянуло сыростью. Закраснела клюква, на моховой подушке издалека видны темно-алые ягоды. Болотные и озерные обитатели предчувствуют приближение трудного времени: ушли в омуты, опустились в глубинные ямы стаи рыб, поглубже в тину забились лягушки. В тихих заводях только гордые лебеди еще плавают. Становится все холоднее и голоднее.

К селу подступал голод. Оккупанты мародерствовали. Немецкие интенданты обобрали все припасы. В семьях, оставшихся без кормильцев, уже не хватало хлеба; к ржаной муке добавляли картошку и отруби.

И все-таки для партизан, изредка заходивших в село, находилось все: хлеб — какой ни на есть! — кислое молоко, сухари. Говорят, Матрос единственного барана зарезал, отдал партизанам.

Миша завернул к Матросу. Во дворе стояла подвода. В избе Матроса находились староста, два автоматчика из комендатуры.

Матрос подшивал валенки.

— Слышь, боцман, не придуривайся, — подступал к Матросу староста, — лясы точить не время. Давай валенки…

Миша шмыг из избы — и в соседнюю, к солдатке Степаниде.

Степанида схватила в охапку теплые вещички — да в ясли, сверху сеном прикрыла. Только спрятала, а уж сборщики на пороге.

— Сдавай тулуп, варежки — что есть. Ослушаться приказа не имеешь никакого права!..

— И где же я, серая баба, напасусь на германьскую армию! — взмолилась Степанида. — Вчерась пристал ихний солдат на улице: скидай платок, скидай валенки! В носках домой прибежала.

— Дафай! — Сборщики оттолкнули женщину, разворошили сундук, кровать. Ничего не нашли.

А Миша дальше бежал. Танина мать только руками всплеснула:

— Мишенька, касатик, да и где ж быть вещам! Спрятали в огороде сундук, так немец еще летом его отрыл. Саранча, истинно саранча.

Миша торопился: надо было опередить сборщиков. Еще и ребят из звена взял в подмогу.

— Прячьте теплые вещи, немцы отбирают, — предупреждал Миша односельчан, а тем, кого хорошо знал, говорил: — Лучше отдать партизанам…

Немцы надеялись телегами вывезти крестьянскую одежду. Не вышло!

Василий Федорович так позднее растолковывал все это должинцам: расчет на скорую войну у немцев провалился, вот и охотятся за теплыми вещами — зимовать пришлось. Нашла сила на силу…

Возможно, и некоторые гитлеровцы это понимали. Они меньше пыжились, меньше хохотали, реже драли глотки песнями:

А по радио все гремела медь фанфар, и стоя слушали фашистские вояки хриплый лай своего фюрера: нах Остен! Нах Москау! Нах Петербург!..

Ударили морозцы, снежком запорошило болота. Почернела в белых берегах еще не замерзшая Северка. Но переменчива погода в этих местах — после холодных ветров вновь неожиданно проглянуло солнце, снова все оттаяло; на голых ветвях распелись синицы.

С тоской смотрела Таня на улетающих лебедей. Неожиданное оживление природы не радовало. Неволя! Даже милое название села у въезда намалевано немецкими буквами. А это ненавистное слово «ферботен» — «запрещается»! Оно вопит со всех бумажек, расклеенных на заборах и стенах: «ферботен», «ферботен»… Тошно!

Из дома Васильевых доносился мерный грохот. Подпол был открыт. Таня спрыгнула вниз. В полутьме две фигурки крутили тяжелые жернова.

— Здравствуйте, мальчики! Кого сменить?

— Мы не устали, — ответил Журка, не переставая вертеть жернов.

— На праздничный пирог позовете?

— Какой нынче праздник! Поем и вспоминаем, как раньше было седьмого ноября, — сказал Миша, на ходу сменяя руку.

Высокую-высокую арку возводили когда-то должинские плотники у моста. Школьники привозили из леса ельник, увивали воротца зеленой хвоей, пестрыми флажками. Все любовались аркой, когда проходило под нею сельское шествие. Впереди, конечно, школа со знаменем. За школой — колхоз. Девушки и парни форсят обновами. В одном краю песню кончают, в другом — начинают. Гармонистов целый ряд — почет гармонистам! — частушечники перекликаются, как петухи на заре…