Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Что я скажу ей? Ведь ее нужно подготовить. Придется напускать на себя важный вид. Ну вот что, Гизелла! Позвольте мне взять вас за руку. Я должен доверить вам нечто ужасное. Еще не поздно, вы можете отказаться. На это она по-доброму и чуть-чуть свысока — как Мамочка: ах, эти неисправимые мальчуганы, они полагают, что мир крутится вокруг них, — рассмеется. И тут мне, пожалуй, придется предупредить ее, что, возможно, она еще пожалеет об этом.

Она, наверное, омрачится и промолчит, однако не осерчает. Она многое мне прощает, точнее сказать, все. Но потом обо всем высказывает свое мнение. Вы ведь читали мой эпохальный роман «Harmonia cælestis»? Она со смехом кивает. И помните, есть там один герой, взгляните-ка мне в глаза, вы понимаете, о ком речь… так вот… и тут я скажу ей. Она промолчит, бедняжка. По-моему, сразу этого не понять. Нужно время.

Я держу ее за руку.>

[Во сне, ощущая на своей руке тяжелую отцовскую длань, я объясняю ему, что лучше всего, если я напишу об этой истории, объясняю, как доктор ребенку, мол, не надо бояться, это будет не больно, лучшего решения не найти. Я говорю о его «деле» как о болезни, в которой никто не повинен, просто так получилось. Чувствуя его руку на своей собственной, я испытываю столь сильное и приятное чувство, что просыпаюсь.

Восемь часов, я быстро записываю, что увидел (уже записал). И пытаюсь ответить себе на вопрос, что за чувства, какое настроение остались во мне после сна, но добрые чувства уже превратились в воспоминание , и я мерзну теперь, мне холодно.

Я вижу перед собой знаменитый ледяной взгляд деда, от которого люди, когда он смотрел на них, обращались в камень. И вспоминаю бабушку, которая любила весь белый свет, с сочувствием относилась ко всякой Господней твари, но личные чувства ставила невысоко (она их не ведала). Спросим теперь: кто любил моего отца? Кто его согревал? Никто. (Серийный убийца, у которого было трудное детство.)

Из читательского письма о романе: «И спасибо, что ты рассказал о том, как много может выдержать человек». — Нет, такого он выдержать все же не может.

Долго говорим с О. — о ее отце. Алкоголик и эгоист, скотина. И она не испытывает к нему ничего, кроме ненависти. Я испуганно умолкаю. Но все-таки, может быть, хотя бы безличную благодарность, имея в виду «его неувядаемые, как ни крути, заслуги»? Нет, бесстрастно, не холодно, а скорее сухо говорит она, в худшем случае меня бы не было. Мы шли мимо кукурузного поля.

Потом, так как О. не владеет венгерским, я разрешил ей заглянуть в тетрадь, и она (с забавным немецким акцентом) прочла: О билетах для Чанади мы позаботимся.Это жуткая фраза, слышу я собственный голос, до смешного, по-детски самодовольный. Я играю с огнем. Но эта игра меня почему-то успокаивает. В течение дня О. несколько раз смущенно и укоризненно спрашивает меня, о чем будет моя книга, потому что ее очень тяготит это полузнание. Правильно — но этого я ей не говорю, а от всего сердца прошу у нее прощения, все это болтовня, бахвальство. О. — серьезный, искренний человек.

Отец W., когда ему стукнуло шестьдесят, таким тоном, как будто речь шла о планах на летний отдых, сказал сыну: Ну вот что, мне придется завести другого ребенка, ты ничего не стоишь. А когда его сын, длинноволосый подросток, ждал его в коридоре клиники, выглянувший из кабинета отец, словно бы отрекаясь от него перед прочими пациентами, пригласил его зайти, обратившись к нему на «вы». Эту сцену я мог бы включить в «Гармонию».

Н. М. рассказывал мне, что черепом его отца под Сталинградом играли в футбол. В роман это не вошло. Может, подарить историю Гюнтеру Грассу?

А вот история об отце В. — тоже могла бы мне пригодиться.

За моим отцом постоянно следили. К нему был приставлен хвост. Пойдем, сказал он однажды утром старшему сыну, навестим X. Этот X. человеком был осторожным, этаким восточноевропейским трусом, то есть причины бояться у X. имелись, но не слишком серьезные. Когда мы пришли, мой отец тут же предупредил его, что за нами следили. Прими, дескать, к сведению.

Дядя Фери, но если Бог с нами, то кто же тогда против нас?!

Мой отец восторженно возопил: Да все! Все!

В коложварском театре группа молодых (и не совсем молодых) энтузиастов за двадцать шесть часов, по ходу «меняя лошадей», прочла всю «Гармонию». То была не тусовка, а красивая и серьезная читка. И отец мой теперь на вершине, достигнув пика если не жизни, то, во всяком случае, собственного бытия. Теперь о нем думают, любят его очень многие. Приятное чувство.