Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

Четыре досье сейчас далеко, я давно их не видел, и это по мне заметно.]

5 сентября 1978 года. Негласный сотрудник в соответствии с заданием встретился с находящейся в Будапеште г-жой С. и поинтересовался, может ли он при случае у нее остановиться, — о чем речь, милый Матяш?

На коктейле в посольстве ФРГ <���внезапно м. п. у.: я же договорился читать отрывки из «Гармонии» в Институте Гете, это тоже нужно успеть до середины мая!> он знакомится с боннским мидовцем, который хотел бы встретиться с венгерскими журналистами. Я не без иронии предложил им заместителя главного редактора «Непсабадшаг» Петера Рени, который отлично говорит по-немецки и к тому же весьма информирован.Узнаю его ироничный тон! Раньше эту иронию я назвал бы тонкой и смелой. На что он мне возразил, что доступность и информированность Р., очевидно, определяется его положением в партии. Я заметил, что есть у нас и беспартийные журналисты, взять хотя бы меня.Но многие из них боятся, сказал немец, на что я ответил: о «страхах» такого рода я давно забыл, потому что бояться за свою карьеру не в моих правилах.

Иисус-Мария. Я чуть было не махнул К., работающему в углу, чтобы показать ему, насколько остроумен и нагл мой старик; К. был знаком с ним. Но это «чуть было» напугало меня, как никогда. Похоже, что во всем мире я боюсь уже только двух существ: самого себя и К. Да еще уховертки, которая, по поверью, заползает в ухо спящего человека…

План январской поездки в настоящее время рассматривается в Институте культурных связей, и я фигурирую в числе лиц, рекомендованных к поездке.[Лично я был там, кажется, в 1979-м в связи с немецкой стипендией DAAD [106] Deutscher Akademischer Austauschdienst — западногерманская программа по обмену студентами и молодыми учеными. . Как в кино. Вот гэбня, шипел я про себя. Секретарша полировала ногти и даже не подняла очей, когда я вошел. Рядом с ней торчали двое товарищей. Потом девица без слов, знаком, велела мне войти в кабинет, в котором я, кажется, окончательно возненавидел систему. Я понял, насколько я от них завишу, раз уж решился — впервые в жизни — просить что-то у государства. Конкретно — чтобы оно соизволило отпустить меня в Западный Берлин. Но, как оказалось, мне нужно было сдать всего лишь коротенькую анкету.]

Согласно заданию я стараюсь расширять свои связи, в том числе и в журналистских кругах, следуя оговоренной линии поведения. — Заключение: Со стороны определенных кругов наблюдается усиление интереса к Чанади в соответствии с нашими целями.

[После встречи с немецкими читателями кто-то (вновь) поздравил меня с тем, как элегантно я преподношу «те ужасные вещи», которые произошли с моим отцом, — читаешь и испытываешь облегчение. Я холодно прошипел что-то насчет катарсиса и что ужас — он всегда ужас. А про себя, как бы в отместку, подумал об этой книге. Вот прочтешь, дорогуша, и тогда уже испытаешь истинное облегчение. — Даже из этого я, видимо, извлеку пользу.]

<���Кстати, о пользе. Уже не впервые на этих страницах я заговариваю о том, что происходит, когда мы обращаемся к истории. Беда моего отца и разговор с другом помогли мне взглянуть на это иначе (сказать «раскрыли глаза» было бы чересчур).

В «Исправленном издании» я поведал историю моего отца (историю новую, исправленную, испорченную, другую), которая все же, сказал бы я, нетипична ни для отца, ни для нашей семьи — будь то маленькая, конкретная или большая, так называемая историческая семья, то есть случай этот нас не характеризует. Но он весьма характеризует ситуацию в нашей стране, сложившуюся после 1956 года — хотя бы отчасти. («Если правда, что в 1956 году страна стряхнула с себя режим, как собака стряхивает с себя воду, то после 56-го сравнение начинает хромать, потому что потом уже было не разобрать, где заканчивалась собака и где начиналась вода» [107] Цитата из сборника эссе П. Эстерхази «Из баши слоновой кости» (1991). .)

История, рассказанная в «Harmonia cælestis», — история точная, в том смысле, что не приукрашивает, не ретуширует семью, не делает из отца жертву; не приукрашивает она и то, что касается Второй мировой войны, ведь даже в самые страшные времена действующие лица «вели себя правильно», не боялись говорить Хорти правду — не зря сразу после оккупации Венгрии в 1944 году нацисты посадили деда в тюрьму; мы по праву гордимся и нашим дальним дядюшкой Яношем, единственным депутатом в словацком парламенте, который проголосовал против антиеврейских законов. Все это так, но «Гармония» рассказывает историю не только семьи, но и страны. Иначе и быть не может, поскольку речь идет о не совсем обычной семье, о семье «репрезентативной», так сказать, исторической. Так по ходу романа нас опутывает история. История конкретной семьи, на первый взгляд, не включает в себя того, что мы называем большой историей, и, естественно, книга должна рассказывать «маленькую» историю. «Но история — это история не только твоей семьи, но и моей. А где же история моей семьи?» Значит, есть в романе пробел, который нельзя объяснить просто тем, что в данном случае рассказана именно эта история, а не другая. Потому что, с одной стороны, почему рассказана именно она? (ведь это вопрос выбора), а с другой стороны, рассказать можно только законченную историю, а если ее рассказать нельзя, то надо это оговорить (или промолчать, но все-таки дать понять, в чем причина молчания).