Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

— Не забудем вовек!

— Гляди, Журавь, чтобы ветер красовиту не унес, — Ярков подмигнул хитро, — крепче держи красовитушку! — Остановился, успокоительно помахал рукой. — Счастливо, други!

Виктория взялась за железную подпору крыши, прижалась к ней. Поезд ускорял ход, ветром трепало волосы, пальто вздувалось и вдруг плотно обхватывало ноги. Деревянный городок поворачивался, уменьшался, тускнел; дольше всего виднелась белая колоколенка. Почему опять беспокойно? Там, у Никиты, пока ждали маневровый, пили кипяток с черным сухарем, дурачились.

— Ничего мне не жаль, как остаток шаньги.

— А мне — шляпу.

— Как же вы теперь?

— Даже не представить.

Никита грозно посмотрел на обоих:

— Навязались на мою голову! Барышня бездокументная, и звать не по-православному. Товарищ художник — инструктор Сибполитпути — об шляпе скучает.

Помощник Никиты, вроде бы славный парень, но туповатый, с коровьими глазами, принес письмо. Никита прочитал, вернул ему, спросил:

— Какое твое предложение?

Парень нахмурился:

— Взять.

— Кого?

— Учителя, а то кого?

Никита вздохнул:

— Мы, брат, не царская охранка, чтоб на поганую кляузу бросаться. Не для того народом поставлены. Разуй глаза, да пошевели мозгой. Печатными буквами и, видите ли, «Ваш доброжелатель», без фамилии. Это же трус, прохвост, — сказать при гражданочке нельзя, что это есть. Найти надо этого писаку. Приглядись: кто на учителя в обиде, за что? Найти надо этого «доброжелателя». Понял?

Парень ушел, Никита сказал озабоченно:

— Верный, старательный, а на соображение тугой. Вчера тут у переезда мужичонку с подводой пшеницы напугал. Машет наганом, тот и документы никак не найдет, и объяснить — слова не выговорит. Смех и грех. А очень строго надо справедливую этику соблюдать. — Помолчал, добавил: — Коммунистическую. — И еще добавил: — Красивую.

Разговаривали увлеченно, свободно, пока подошла маневрушка, перегонявшая платформы на ближайшую станцию.

— Может быть, отойдете на середку, красовита?

Через плечо ответила:

— Не волнуйтесь, не сдует.

Помолчали. Она чувствовала, что Леонид стоит недалеко, лицом к ней.

— Почему-то вы на всех производите впечатление существа безнадежно хрупкого, которое необходимо опекать, оберегать, охранять, спасать… — говорил хотя громко, но будто себе, раздумывая.

Она опять не повернулась, засмеялась:

— Один вы разгадали сразу, что существо грубое и ни в какой заботе не нуждается.

— Не сразу, и не это разгадал.

Думает, спрошу: «Что же?» — а вот и нет. Задувает здорово, и рука от железа стынет. Пусть бы солнышко на мою сторону пришло.

Замотало сильнее, катили под уклон. Вдали желтые, зеленые, красные деревья медленно плывут в хороводе.

— Здесь еще осени мало — листья не опали, и свежее трава.

Не отозвалась.

— «Молчали желтые и синие, в зеленых плакали и пели». А что на товарной площадке полагается?

— Плясать.

— Тут можно сплясать под откос.

Глубоко вниз падала крутая насыпь, а близко под ступеньками мелькали, сливались в грязную неровную ленту шпалы, щебень, песок. Платформу мотнуло, голова закружилась. А если разожмется рука? Виктория закрыла глаза, отпрянула назад. Леонид крепко обхватил ее чуть повыше локтей:

— Что с вами?

— Ничего.

Она откинула голову, почувствовала затылком лацкан его пальто. Не открыла глаза, не шевельнулась. Все чудесно: нет страха за малыша, и все-таки едем, и какой-то Сема Круглый снимет вещи и отправит нас дальше, — чудесно все. Грохот и толчки, со всех сторон ветер, запах лежалого сена, угольный дым — радость дрожит, переливается в теле — все чудесно.

— Вам плохо?

— Очень хорошо.

Он осторожно разжал руки, но еще не выпустил ее.

— Давайте устрою вас поудобнее.

Она рванулась, как обожженная. Ужас какой — развалилась в объятиях!

— Голова закружилась, но уже прошло.

— Держитесь крепко и не смотрите вниз. — Он развернул Никитину жесткую брезентуху. — Вас ведь не укачивает? Где прикажете расстелить?

— Если — как в поезде, Леня? Солнце с той стороны — хорошо?

Спустив ноги на ступеньки, они сидели рядом. Леонид словно забыл о ней, и она загляделась. Бежали мимо поля, пестрые осенние рощи, деревушки на пригорках, луга с пожухлыми стогами; в небе стояли тугие блестящие облака, тяжелый хвост дыма опускался медленно. Ветер сдувал солнечное тепло, минутами становилось прохладно. И грустно.

Вот и кончилась Сибирь. Три года. Совсем девчонкой приехала. Три года, а столько всякого уместилось в них. И даже — в эти дни дороги. Сколько людей, волнений, событий…