Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

Разбегались во все стороны рельсы, вагон со стуком вздрагивал на скрещениях. Курган! Курган, Курган! Надо сразу, скорей!

— Леонид, пожалуйста, пальто мое! Я в Ортчека — чтобы врач не искал.

— Разрешите конвоировать?

Теплое солнце, легкий ветер, Леонид рядом, и сейчас — врач (хоть бы Софья Григорьевна!). Поют как стройно: «Другого нет у нас пути…»

— Эх, перейти бы к ним в вагон. Не то что эти, под нами, — вроде «земгусаров», с утра в карты лупятся.

— Подопечного своего не бросите. Наколдовал вам Вениамин Осипович.

Загорелый парень в кожанке, накинутой поверх полосатой матросской рубашки, старательно выводил что-то на старорежимно белом листе бумаги. Ответил хмуро:

— Направлен к вам доктор. Чего бежали? — И уж вовсе раздраженно: — Через вас кляксу поставил.

Виктория быстро наклонилась, слизнула кляксу и уже открыла дверь.

— Э-э, товарищи, вопросик! — Матрос разглядывал бумагу восхищенно, и так же взглянул на Викторию (у него не было хитрого опыта гимназии): — «Принетый» или «принятый» писать?

— При-ня-тый. Буква «я».

Обратно бежали еще быстрее.

В проходе стояла певунья в пальто и косынке, с узлом и корзиной в руках. Сквозь крик малыша Виктория расслышала чужой женский голос:

— Тут ни лекарства, ни самая хорошая девушка…

— Софь Григорьна велит — слушать надо, как хошь! Вона и Витя твоя.

Немолодая женщина в белом халате сидела на лавке солдата; Дуня, морщась, всхлипывая, неверными руками старалась завернуть сына:

— Оюшки, Витечка, оюшки! Что скажешь?

— Медичка? С какого курса? — Усталые, очень близорукие глаза в мохнатеньком ободке ресниц успокаивали. — Артачится ваша Дуня, а надо остаться у нас, пока Сашу вылечим. Иначе мальчика можно потерять.

— Ну конечно, оставить! — «Ведь и в голову не пришло!» — А сейчас как он?

— Пока прямой угрозы не вижу, но — искусственник, и дальше в этих условиях…

— Ох, конечно!

— Да как я после отседа выгребусь-то?

— Господи, отправят. Сейчас в Ортчека зайдем…

— А кормиться сколь ден, а угол-то, оюшки?..

— Устроим. У меня в крайнем случае. А паек…

— Что уж вы, Софь Григорьна! — вступила певунья. — При такой вашей великой службе спокой нужон. Мово-то через две еще недели, дай бог, с госпиталя выпишут. — Властно прикрикнула на Дуню: — Собирай-ка барахлишко, поворачивайся.

— Витечка! Как скажешь, Витечка?

— Что скажу? Давайте документы, литер, все, — в Чека сейчас договоримся. Все очень хорошо, очень. Понятно? Собирайтесь, быстренько.

Матрос теперь сразу отозвался дружески. Для скорости Виктория собственноручно записала ему сведения о Дуняше. На опустевшей платформе ее ждали все, кроме певуньи. Дуня, прибранная, ожившая, объяснила тихо:

— Побежала к золовке сумеж тута, чтоб с багажом подсобили. А глянь, уснул на ветерке. Дохтур вылечить обещается.

— Как я вам благодарна, Софья Григорьевна! Так благодарна…

— Выдумали! Работа моя. А вы молодчага, по нашей специальности пойдете?

— Я хирургом…

— Айдате, милые. Карета подана, товарищи!

Простились за вокзалом. Посмотрели вслед женщинам и подростку с тачкой, гремевшей по булыжнику.

— Какое счастье. Запомнится этот Курган долгожданный.

— Еще один деревянный городок. Сколько таких проехали…

Без всякого дела, она опять ощутила беспокойство.

— Мы теперь можем перейти в тот вагон, к рабфаковцам. Флягу бы не забыть отдать. — И побежала к стене, где наклеены газеты: — «В Холмском районе противник переправился на правый берег Западного Буга». Невесело. «Польская мирная делегация прибудет в Ригу 16-го сентября». Скорей бы уж мир. Скорей бы.

Вышли на платформу. Их состава на месте не было.

— Паровоз меняют, — догадалась Виктория.

Леонид спросил проходившего железнодорожника:

— Московский маневрирует?

— Чего? И так опоздал. Вона. Ушел.

Вдали уменьшался хвостовой вагон.

Одновременно, как по сигналу, Леонид и Виктория сорвались вслед ему. Тут же остановились, взглянули друг на друга и расхохотались трагически. Леонид развел руками:

— Памороки отшибло на радостях!

— От силы часа три. Не заколеете, денек-то ласковый.

Тонко прогудел маневровый паровозик. Дернуло, перестукнулись платформы, снова дернуло, и тронулись потихоньку.

Не спеша, вровень с их площадкой, пошел матрос, застегнутый, с наганом на боку:

— Значит, Круглый Сема. Семен Круглый — зарубите. И брезентуху, значит, — ему. Ну, други, прогневайте. Яркова Никиту не забывайте. Курган вспоминайте. Счастливо!