Збигнев Домино - Польская Сибириада

— Хорошо заживают. Скоро все будет в порядке, хоть шрамы, наверное, останутся. А рукой все время двигай, перебирай пальцами. Я знаю, что больно. Должно болеть.

Русская печь грелась быстро, в комнате было тепло. Сташек с Тадеком спали на печи. Отец смастерил себе лежанку, вымостил ее сеном. Сделал стол из неструганных досок, поставил к нему длинную лавку. Был у них только один котел для варки всего, что придется, и старый закопченный охотничий котелок. В Булушкино они были сыты как никогда. Управляющий выделил им по полмешка картошки, пару килограммов ячной крупы и муки. Кроме того, возвращаясь с работы, отец каждый день приносил дневную пайку хлеба. А иногда немного сахара и шматок мяса. Долина понемногу успокоился. Никто его пока не искал. И, наверное, не найдет.

В Булушкино не было радио, а о телефоне нечего и говорить. Письма и газеты привозили раз в месяц или с оказией. Милиционер из района появлялся здесь редко.

Долина лежал навзничь, подложив руки по голову, и смотрел в темный потолок.

— Папа, не спишь?

— Не сплю, сынок. Что, болит опять?

— Нет, папа. Я спросить хотел…

— Спрашивай.

— Не сердись, папа, я так иногда думаю, мы уже, наверное, никогда в Польшу не вернемся?

Сташек слышал, как отец шевелился, может, повернулся в его сторону, закашлялся, как будто у него неожиданно пересохло в горле. И только потом ответил.

— Как тебе в голову такое пришло! Не думай так, сынок. Никогда даже не допускай такой мысли. Мы вернемся в Польшу, обязательно вернемся! Что бы ни было, вернемся. Только нужно конца войны дождаться. Это из-за войны все наши беды. А как война закончится, наступит мир, мы и вернемся в Польшу. Слышишь, Сташек?

— Слышу, папа.

— Обещай мне одно, ты уже большой, сам понимаешь, все может случиться. Обещай мне, сынок, если, не дай Боже, со мной что случится, ты никогда-никогда о Польше не забудешь! Вернешься в Польшу и Тадека с собой возьмешь. Ты меня понял, сын? Этот мой наказ запомни лучше, чем десять заповедей!

Через неделю в Булушково приехали несколько семей из Тулуна: Грубы, Барские и Бялики. Все осели на Волчьем хуторе. Только Бронек Шушкевич переселился в деревню, нашел там себе угол, кормежку и, пожалуй, еще кое-что у молодой солдатской вдовы Нюрки. По возвращении из Тулуна Шайна отозвал Долину в сторону:

— У меня для тебя две новости. Дело твое заглохло. Мама говорит, что милиция даже не приходила в конюшню, никто о тебе не спрашивал.

— Ну, и слава Богу! А вторая новость?

— Вот ты удивишься! Домбровский выдал себя за украинца!

— Что? Домбровский — государственный лесничий?

— Видал, какой проныра? Да, парень. Может, он хотел этим оправдать согласие на советский паспорт? Но прогадал. Только он себя за украинца выдал, они его цап за задницу, и в Красную Амию, на фронт!

— Что ты говоришь? А Домбровская, а дети?

— Да она же не виновата. Спятил мужик, не иначе. Так что теперь наш «сичевый стрылец» Дубровский где-нибудь в окопах лоб под немецкие пули подставляет.

— Мантерыс, бедняга, был прав. Он всегда Домбровского в подлости подозревал. А о Сташеке Мантерысе ничего не слышно?

— Что там от кого услышишь. Погнали мужика на каторгу, камень в воду…

— А о наших польских делах что нового есть?

— Ничего, парень, мертвая тишина.

Когда народ из Тулуна, в том числе и Броня Барская, переехал на Волчий хутор, Долина решил, что хватит играть в прятки. Тадек был еще слишком мал, чтобы что-то понять, поэтому Долина обращался в основном к Сташеку:

— Послушай, сынок, я хотел тебе сказать — завтра после работы к нам придет пани Броня, ну, знаешь, Броня. В общем, будет она с нами вместе теперь жить. Ну, вроде как женюсь я на ней… Ксендза тут нет, обвенчать нас некому, свадьбу тоже как-то… Вот это я тебе и хотел сказать, чтобы ты знал. Понимаешь, сынок?

— Понимаю, чего тут непонятного.

— Вот и славно, — отец хлопнул Сташека по плечу, давая понять, что разговор окончен. Мальчик, слегка обескураженный неожиданной новостью, сполз с нар и неизвестно зачем стал жадно пить воду. Отец что-то вспомнил: — Да, и Тадеку скажи, чтоб Броню слушался, ну, сам знаешь…

— Хорошо, папа. А как нам Броню, ну, пани Барскую называть?

Отец от неожиданности замолчал, потом откашлялся и не очень уверенно предложил:

— Как к ней обращаться? Ну, да, надо как-то… Как получится, так и зовите… Только вежливо, она вам не подружка, ну и не чужая… Как обращаться? Может, пани? А может и мама! А что? Броня с нами, наверное, будет всегда. Родной матери она вам не заменит, но женщина она добрая, вас не обидит.