Збигнев Домино - Польская Сибириада

— Тадек, это ты! Что ты здесь делаешь, деточка? Ты меня узнаешь? Это я, Целина!

Малыш перестал хлюпать носом, оторвал рукав от лица и хмуро взглянул на нее.

— Узнаешь? Это я, Целина, из Калючего. А Генека нашего помнишь?

— Угу, — Целина прижала его к груди. Бабы-водовозы, а это были именно они, стали наперебой рассказывать ей о происшествии…

Сташек пришел в себя на больничной койке. Когда он впервые открыл глаза, над ним склонилось лицо отца.

— Я не хотел, папочка, я, правда, не хотел…

Отец поцеловал его в щеку. Подбородок был колючий, небритый и влажный…

Несчастья валились на Долину одно за другим. Утром он пошел к директору Рудых. Происшествие с конем случилось накануне вечером, и директор еще ничего об этом не знал. По мере того, как Долина своим корявым русским излагал, что случилось, директор бледнел, уселся на стул и стал нервно закуривать папиросу. Потом оба долго молчали. Долина ждал решения. Рудых не знал, что ему сказать, тем более, что в глубине души чувствовал себя виноватым, — ведь это он послал ребенка за несчастной водой. Смял окурок.

— Ну, Долина, нам конец… Ты ведь понимаешь, что значит в военное время утопить лошадь да еще вместе с упряжкой? По законам военного времени это чистый саботаж, вредительство или еще хуже. За каждую ерунду, за опоздание на работу люди по десять лет получают, а тут конь, упряжка! Моли Бога, чтобы вышкой не закончилось. Надо же, чтоб именно с нами это случилось… Что с мальчишкой?

— Я прямо из больницы. Выберется.

— Хоть тут повезло… Не знаешь случайно, милиция уже в курсе?

— Я прямо к вам пришел. Не до того мне было. Но в больнице милиции еще не было.

— Значит, вот-вот будет. От них теперь ничего не скроешь. Да я и сам должен им официально заявить, государственная лошадь — не иголка. Садись, Долина, давай подумаем…

Как не советовались, то есть, как директор Рудых не размышлял вслух, выходило одно — Долине лучше всего из Тулуна немедленно уехать. Как можно дальше. Попросту… бежать.

— Переждать надо. Я их знаю. Не будет тебя под рукой, и дело распадется, заглохнет. А если тебя сейчас схватят, уже не выпустят. Никакие объяснения не помогут. Был бы человек, а статья найдется. Нет человека, нет дела. Пока соберут твои бумаги, пока выяснят…

В тот же день Долина собрал узелок, взял Тадека за руку и спрятался на лесопилке, на другой стороне реки. О Сташеке, все еще лежавшем в больнице, заботилась Целина. Она же была посредником в его контактах с сыном. А в ближайшее воскресенье, когда на тулунский базар приезжали люди даже из дальних окрестностей, к баракам на лесопилке подъехали двойные сани, на которые усадили Долину с мальчиками. Вместе с ними уехала семья Ильницких, неразлучный с ними Бронек Шушкевич и один из братьев Шайна.

Ехали в далекий совхоз на юг от Тулуна. Это место Долине посоветовал директор Рудых, там начальником был его хороший знакомый.

— Совхоз посреди тайги, это правда, зато никто тебя там искать не будет. Земля, хлеб, картошка, проживешь там с детьми лучше, чем в городе. И ни один черт тебя там не съыщет.

— Спасибо за все, пан директор. Если бы не вы…

— Брось, Долина… С каждым может случиться.

Совхозными санями правила молодая женщина; в белом пуховом платке, в коротком овчинном кожушке, в белых валенках она выглядела почти элегантно. Звали ее Дарья. За городом, когда сани въехали в сумрачную тихую тайгу, Дарья разговорилась. Заинтересовали ее поляки, никогда еще ей не доводилось встречать людей такой национальности.

— Вот люди в Булушкино удивятся, когда я им поляков привезу. Наша деревня так называется, Булушкино. Тайга вокруг, река. Но земли плодородной и лугов тоже хватает. До войны зерна собирали, будь здоров! А теперь? Война, что тут говорить?! Одни старики, бабы и дети. Но пока как-то дышим. Пригодитесь вы, ой, пригодитесь. Особенно мужики. А то у нас бабы уже забыли, как настоящий мужик выглядит. И чему, кроме работы, служит!

Дарья громко засмеялась, показав свои белые крепкие зубы, и щелкнула коротким кнутом «монгола», ковыляющего под горку. Муж Дарьи с самого начала войны был на фронте. Детей у них не было.

— Может, на наше счастье. Вон сколько сирот из-за этой войны развелось. Взять хоть бы Павлика. «Похоронка» недавно им пришла. А у них еще четверо по лавкам, кроме него, один другого меньше.

Дарья посерьезнела. Мальчик, о котором она говорила, правил вторыми санями.

— А вы, уж не обижайтесь, что спрошу, здоровые мужики, почему не на фронте?