Владимир Архангельский - Юность нового века

Димка покорно расстегнул пуговицу и лег голым животом на твердый холодный коник. И сыромятный ремешок, будто отдирая кожу, раз за разом прилип к голому заду.

Хотелось реветь, успокоить себя криком, но сдержался: было и стыдно и страшно, и все перепуталось в голове. Однако и молчать не мог. И, упершись подбородком в согнутые руки, он мычал протяжно и тоскливо, как корова на ярмарке.

— И мычать не след, получил за дело! — уже с болью в голосе сказал дед Семен и повесил ремешок на место. — Я бы тебе и еще прибавил, да не могу: самого себя виню за недогляд! Мать с Сережкой день-деньской мается: пеленки, каша. Глаз с него не сводит: долго ли мальцу до беды. Отец — то в школе, то на охоте. А тут еще дядя Иван — вот смутьян, прости господи! — что-то про войну болтает: не зря, говорит, господин Пуанкаре золотишко царю дал, купил нашего государя! Ну, отец и задумывается. Я кажин день копейку топором рублю, фуганком строгаю. Вот и получилась безотцовщина!.. Эх-хо-хо!.. Ну, иди на печь, бедолага. Отойди душой. Не со зла ведь, а для науки я тебя отделал! И пора, Димушка, за ум браться. Не дурак. Во второй класс ходишь!

Дед Семен перекрестился и сел допивать чай.

— Анна! — крикнул он. — Подкинь угольков, самовар остыл.

И когда мать вошла, сказал с хитрецой:

— А мы с Димкой твердо поговорили. Он все понял: Шумилин, мужчина! И теперь отдыхает от своих забав на печке. Вот так!

Димка зла против деда не затаил: правильный человек дед Семен, только не в меру строгий. Да и Сережка напросился к нему — ласковый, веселый, сдобный, пропахший молоком и овсянкой. И пошла на печке возня.

— Вот, брат, и все! С Кудеяром покончено! Да и какой я разбойник, если у деда у родного стащил мелочь! У своего деда! — шептал он Сережке, ласкаясь. — Хватит! Побаловались! — И загибал салазки малышу, а тот урчал, как медвежонок, и отбивался.

Все добрее становилось сердце, и Димка уже любовался дедом Семеном, который выставил на волю широкую волосатую грудь, обтирался рушником и приговаривал:

— Вот и почаевали!..

С того покрова, когда была выволочка, Димка заметно остепенился: не пропускал занятий в школе, не каждый день катался с Колькой на корзине, по вечерам прилежно готовил уроки.

На кухне, где-то за печкой, заводил в сумерках скрипучую песню сверчок. Димка придвигал к носу маленькую керосиновую лампу в семь линий, с самодельным колпачком из картонки, от которой всегда пахло горелой бумагой, и начинал писать: черновик — грифелем, беловик — пером.

По счету и письму все давалось с ходу. И пока дед Семен не заваливался на печку, было время полистать книгу Василия Порфирьевича Вахтерова «Мир в рассказах для детей».

В тихий вечерний час Димка уносился в мыслях далеко-далеко. И отступало, уплывало куда-то вдаль родное село — с маленькой Омжеренкой, негромко журчащей на камнях, с Лазинкой, где склонялась над ручьем заповедная Кудеярова липа, с Долгим верхом, где все лето можно было брать ягоды и грибы, с новой и неуютной школой и даже с этой вот кухней, где зарождался и манил к себе неизведанный мир из книжки.

— Эх, и здорово! Чудно и радостно! — шептал Димка, листая книгу. — Кругом ходишь по земле: захотел и поехал — хоть на север к белым медведям, хоть на юг — к крокодилам! Одним словом, грамота!

Он всегда начинал с диковинных зверей и птиц: как висят вниз головой обезьяны в жарких лесах, словно летучие мыши, и как уносятся от всадника быстроногие голенастые страусы. А потом читал про моря и океаны, где на седой и крутой волне ходят фелюги, парусники и корабли.

Иногда хотелось узнать, как давным-давно жили люди. Вахтеров писал про это скучно: не умел он придумывать забавные истории. Куда интересней были рассказы с картинками из священной истории Ветхого завета.

Ной и Моисей долго плавали, и это было заманчиво. Правда, не все было ясно, что такое «семь пар чистых и семь пар нечистых» на большом деревянном ковчеге у Ноя. Но старый Ной, держа бороду против ветра, вел свой корабль в бушующей пучине потопа и, когда захотел узнать, где лежит земля, запустил стаю голубей. И они долетели до высокой горы Арарат, где теперь живут турки — в красных фесках, похожих на цветочный горшок, и с кривыми саблями, на которых никогда не высыхает кровь православных людей.