Владимир Архангельский - Юность нового века

— Твоя забота, Лукьян? — круто спросил дед Семен, когда увидел пунцовых от стыда ребят. — Таких-то воров ты выследил? А еще хвастался!

— Дык трясли, Семен Васильевич, ночью. Хоть и у барина в саду, а не положено.

— У барина, у барина! — передразнил дед Семен. — Сам-то не озорничал? Такой был ворюга отпетый, избави боже!

В толпе засмеялись.

— Как теперь ребят выручить: ведь наши, деревенские. И самая последняя гольтяпа! — вздохнул дед Семен.

К дедам придвинулся Гриша — балалаечник, певец и самый свежий кавалер на селе.

— Дал ты промашку, дядя Лукьян! Вишь, что получилось! А по правде сказать, кабы-ть у мужика украли, вот бы этот ошейник и кстати: позор! А у барина?.. Не может барин деревенским обычаем пользоваться! И не позор это, а вовсе глупая забава. Только к чему она? Семен Васильевич правильно сказал: кончать надо! А как ребят домой увести? Рыжему сейчас кто-то стекло высадил, того и гляди прибежит он сюда зло чинить.

— Надо-ть благочинного кликнуть. Он этот артикул мигом прикроет, — сказал дед Лукьян и засеменил к церковной ограде.

Благочинный — без шляпы, в светло-сером подряснике — широким шагом подошел к толпе и сказал властно:

— Кто это в час моления задумал беса тешить?

— Не сами, батюшка, не сами! Вадим Николаич распорядился, — Борис Антоныч припал бородой к пухлой руке отца Алексея.

— Тэк-с! Опять непочтение к храму! — Благочинный кинул взгляд на флигель и быстро провел тыльной стороной ладони под сивой бородой. — Расходитесь-ка, православные, с миром! А вы, — он подошел к «разбойникам» и сбросил с них ошейники, — завтра утром явитесь ко мне в церковь. Я с вами по-го-во-рю!

И от того, как сказал эти слова благочинный, затряслись у ребят колени, а у деда Лукьяна — от затылка к пояснице — галопом промчалась стайка мурашей.

Вечером все «разбойники» встретились на площадке у пожарного сарая, где девки и парни под балалайку плясали «Барыню» и, выхваляясь друг перед другом, пели озорные частушки.

Витька вошел в круг, подбоченился, топнул ногой и бойко выкрикнул:

Весь вечер он был героем. А с утра — и всю долгую неделю — ходил с Филькой и с Силой в летний притвор церкви, стоял на коленях и по десять раз бубнил заповеди.

Благочинный особенно напирал на восьмую — «Не укради!». У него в саду был хороший урожай, и он хотел и себя защитить от шустрых, неутомимых налетчиков.

Но Витька не сдался. В самый канун спаса он собрал «разбойников» и сказал:

— Нынче огляделся, зря мы в ту ночь попались! Вишь, как угораздило: трясли-то не коробовку, а какой-то скрут, леший его дери! Надо опять налет делать!

И — небывалый случай — отказались «разбойники» служить своему Кудеяру.

Коробовку отряс Гриша с парнями. А деда Лукьяна предупредили за время: поднесли ему к носу и дали понюхать здоровенный кулак.

Барин делал все не по-людски. Дом не достроил, окна забил щитами, школу сбыл с рук кое-как: не стал штукатурить по фасаду. И была она белая со двора, красная — с проезжей дороги к сельскому кладбищу.

В просторном коридоре, где был сделан временный помост, благочинный торжественно отслужил молебен: с горластым дьяконом и тихим, глухим псаломщиком.

Дьякон ревел басом: «Мно-га-я лета!» И у ребят захватывало дух, потому что дребезжали окна, качалась под потолком лампа-«молния», белой крошкой сыпалась штукатурка. А псаломщик носил за благочинным тяжелую медную чашу, из которой брызгали святой водой на сырые, в потеках стены.

А потом благочинный поклонился до пояса портрету государя императора в парадном синем мундире с эполетами и пошел с барином, со своим причтом и с учителями пить чай в подвале. «Чай» был крепкий: после него долго пахло водкой и солеными грибками.

На другой день ученики расселись по классам. Урок начался с молитвы. Настя, стоя за партой, громко прочитала «Отче наш» и кивнула в сторону богоматери, что висела за стеклом в углу, в светлой ризе, и держала на руках румяного мальчугана.

Димка решал задачку про два чана, из которых весь урок перекачивалась вода по трубе. Писал: «Лето красное прошло». И «Поздняя осень, грачи улетели». Благочинный весело рассказывал, как плыл Ной в своем ковчеге и с ним — «семь пар чистых и семь пар нечистых».

И Колька был рядом, и сидели свободно — по двое на новых партах без крышек. И Поля с Настей привычно занимали место у самого столика Анны Егоровны. А на шкафу стоял голубенький глобус. А было неуютно и скучно: в старой церковной сторожке дела шли куда веселей. Главное, не было Витьки и Силы. Они кое-как одолели премудрость за три класса, и с весны открывалась им торная дорога — в подпаски. И Димка вспомнил слова деда Семена: «Выйдет из школы пастух — и коровы у него на счету, и про свой заработок имеет он ясное понятие!» Только заработки не велики: пришел недавно Антон, принес Кольке одни лишь полсапожки, погулял три дня и снова за дело — определился жечь уголь для лавочника.