Владимир Архангельский - Юность нового века

У Фильки — на больших лопушистых ушах — были длинные мочки, как сережки у петуха. И он долго дергал себя за правую мочку, пока не открыл рот и не прогундосил:

— А ловко придумали — дохляка благочинному кинуть! Ух, и боялся я! Поймает поп, пропаду ни за грош! И с ружьем. Помнишь, Димка, как сменялись на генеральскую шапку? Да и ты с тем ружьем походил самую малость.

— Пороху нет, дроби. Совсем подбился, — вздохнул Димка.

А Настя подперла лицо ладонями и вспомнила, как она с Димкой тормошила на сеновале убитого горем Кольку:

— Плачь не плачь, а жить надо!

И Димка подумал, что сказала она эти слова со значением.

— Штой-то вы разохались? — спросила мать. — Сидят, как старики, пошли бы проветриться. День-то какой!

— И впрямь! Бежим, братцы, к нашей липе — костер жечь! — предложил Димка.

Но пока ребята собирали над ручьем сушняк, потянуло его к заветному дуплу, где когда-то хранился сказочный склад Кудеяра.

Он легко поднялся по обомшелому наклонному стволу старой липы. Все дорогие сокровища детских лет были на месте: и глазурованные черепки, и цветные стекляшки, и грузный — в медной зелени — екатерининский пятак, и весь набор игры в бабки — и битка, и литок, и гвоздарь, и шлюшки, и пробка из монопольки, и карандаш из лавки, и пуговица от мундира Петра Васильевича Терентьева.

Димка перебирал игрушки и думал:

«И как уйдешь от этого? Да что — безделушки! Тут и дед Семен, и дед Лукьян, и мама, и отец, и Сережка, и дядя Иван, и Фекла, и дружки. Хоть оторвись от земли и хоть лети к звездам, как говорил Минька, а дом есть дом. И держит, и тащит к себе, и скрипит порожком: «Останься! А не можешь, так уходи! Но обо мне всегда помни. Слышишь, человечище?..»

Разгорелся яркий костер.

Глядел на него Димка, а думал о своем: как провели здесь комсомольский праздник и приняли Настю в ячейку. А копнуть дальше, так сколько дел связано с этим бугром над Лазинкой: и как по грибы ходили, и как подсмотрели юродивого, и как старика Голощапова — с бородой Льва Толстого — ухитрились зачислить в шпионы.

Настя, Филька и Сила любовались жарким, трепещущим пламенем. А через костер прыгал Сережка и его сверстники дурачились, кричали, хотели показать себя героями.

— Подыграй, Филя, мою любимую — «Летят утки». Я спою. А то вы сидите нос повеся, — сказала Настя и завела песню про любовь, что пела когда-то для Димки на сенокосе. И чем-то стала похожа она на ту красивую и озорную Стешку, которая пела в барской людской печальную песню про травушку…

На рассвете Димка поцеловал мать, мокрую от слез, обнял Феклу, махнул на прощанье рукой спавшему Сережке, сунул за пояс пистолет дяди Ивана и зашагал — мимо старого барского гнезда, к Обмерике, по той самой дороге на север, где месяц назад провезли Кольку.

Оглянулся на тихие липы, недавно обронившие желтый лист, вздохнул и украдкой смахнул слезу. А у первой березы, где он когда-то дурачился с Колькой и в обнимку катился с ним в овраг по зеленой траве, стояла озябшая Настя. Она молча сунула Димке маленький сверток, обхватила холодными руками его лицо и — поцеловала.

И он ответил ей — просто, чисто, дорого, как родному, близкому человеку. И пошел вперед, унося с собой этот сладостный поцелуй первой юношеской любви.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Брынские леса— старинное название; в настоящее время Брянские леса.