Владимир Архангельский - Юность нового века

— Не любо? Да возьми ты в толк, Семен Васильевич, что медицина еще не дошла, как лечить падучую! Ме-ди-ци-на! А благочинный со своей заклинательной молитвой сунулся. Ты уж извини меня: это ведь чистое шарлатанство! И сам отец Алексей понимает это: как говорится, бог богом, а сядет у благочинного чирий на причинном месте, так бежит он не в алтарь, а в больницу — к рабу божьему Ивану Давидову!

В кухне стало зловеще тихо. Только сверчок чиркал ногой по твердому крылышку.

— Я вот нынче был у Степаниды, — вздохнул дядя Иван. — Лежит баба: вся в холодном поту, дети голодные, крыша дырявая, корова недавно сдохла. Каково солдатке, а? Ну, вы как хотите, а я такое горе видеть не могу. Подумал, надо бы собрать для нее денег. Пациенты мои поддержат: кто гривну, кто пятак даст. С миру по нитке, а надобен четвертной: и корову купить, и крышу покрыть. Вношу на это дело рубль.

Дед Семен не больно жаловал дядю Ивана за всякие дерзкие речи и почти всегда начинал кипятиться. А на этот раз сдержался. Только поиграл желваками, пощипал кустистую седую бороду.

— Анна, подай целковый!.. Мы ведь тоже люди!

Вылезая из-за стола, он перекрестился, словно рубанул топором, и отправился на печку.

— Ну, друг сердечный — таракан запечный, поставь вот тут свою фамилию. И распишись! За всех Шумилиных! — сказал дядя Иван и расстелил перед Димкой лист бумаги, что лежал у него в кармане, сложенный четвертушкой. — Деньги счет любят, братец. Особенно мирские!..

С этого вечера и завладел Димкой Василий Порфирьевич Вахтеров. Он не умел писать про чудеса, да к ним и не так уже тянуло, как прежде, до этого вечернего разговора о Степаниде, убитой горем, и о благочинном, который хотел сотворить чудо. В книге Вахтерова была сама жизнь, хоть и не всегда похожая на обыденную жизнь в селе.

А священная история Ветхого завета постепенно стала сказкой. И в эту сказку Димка заглядывал теперь только поневоле, когда готовил для благочинного уроки по закону божьему.

Когда же хотелось прочитать сказку — простую, понятную, земную, без всяких чудес, Димка раскрывал «Родное слово» Константина Дмитриевича Ушинского.

Эту книжку привез ему отец, когда сняли с него опалу. Тот-то было радости, что кончились его скитания в чужом селе! Вернулся он домой, и определили его третьим учителем в неуютную школу, что выстроил барин Булгаков! Теперь вся семья была в сборе! Под одной крышей!

И в первый же вечер, в кругу семьи, отец прочитал Димке чудесные сказки и про смешного Тита, которого никак не могли дозваться молотить, и про страшного медведя на липовой ноге.

Мать повздыхала, отец пожал плечами. А дед Семен был удивлен до крайности: ни с того ни с сего проявил Димка характер — не пошел к барину на елку.

Дед ходил по избе в раздумье, мялся, мялся, а потом затащил Димку на печку и стал ластиться.

— Ну, так што? А? Почему не идешь?

С горячей печки через раскрытую в горницу дверь видна была маленькая и островерхая елочка на столе, вставленная в обтесанный березовый крест: вся в бумажных и стеклянных игрушках, опутанная золотой канителью.

Вокруг стола, растопырив ручонки и переваливаясь с боку на бок, неумело ходил Сережка и не сводил глаз с блестящей звезды на зеленой маковке деревца.

— Хочу с Сережкой побыть, — Димка думал, что дед отвяжется, и сказал, что взбрело в голову.

— Вот и хитришь, поганец! Сережке и с нами хорошо. А ты с ним не того… бывает, и совсем не занимаешься.

Димке пришлось выкручиваться.

— Барин ребят обидел, ошейник надел, как на собаку.

— Не дури! Так они же воровали!

— И Ольку я не люблю! Прицепится, пойдет драка или нудга. Да и глазеет она на меня, как на нищего.

— Ну, не ждал: гордый ты, поганец! А с пустым-то карманом в гордецах ходить не след! Да и барин осердится, а мне с ним еще дела делать!

Сказал дед — и задумался. Никак не укладывалось в голове: как это не пойти к барину, где елка — до потолка, веселья — целый ворох, а гостинцев для ребятишек — не счесть. Сыздавна так заведено на селе — ходить к барину трижды в год: в сочельник, на масленой неделе и непременно на второй день пасхи, когда подбивались дома харчишки и таким удивительно вкусным казался кусок черствого пирога с богатого барского стола.

Покойный генерал, Вадин папаша, был мальчишкой в коротких штанах, когда Сенька Шумилин, держась за рукав Лукьяна Аршавского, тогда еще Лукьяшки Ладушкина, впервой вошел в сияющий огнями большой зал каменного барского дома и наследил на дубовом паркете мокрыми лаптями. Страшно, как в аду, гремел духовой оркестр, набранный из крепостных. И было радостно на душе, что господа допустили к себе мальчишку из кривобокой курной избы.