Владимир Архангельский - Юность нового века

Маленький мальчик Моисей плыл по реке Нилу и спал, надув щечки, точь-в-точь как Сережка, когда пускал пузыри в подушку. И корзина у мальчишки Моисея была как у Кольки, но он не мчался с горы, а плыл в ней по широкой воде. А на берегу встречали сонного Моисея чернявые женщины с опахалом из перьев страуса, который умеет бегать по степи резвей скакуна.

Но больше всего захватывал Димку рассказ, как Иаков боролся с богом.

На краю холма, среди колючих кактусов, курчавый Иаков бросил посох и схватился с господом. Бог был на картинке как молодой ангел — в белом платье до земли и с крыльями. Он словно и не боролся с человеком, а просто валял дурака: схватил руками кисти Иакова, посмеивался, как барин в тот день, когда вели с ошейником из ботвы маленьких кудеяровцев, и просто не давал борцу хода.

А Иаков бычился, бычился, но никак не мог вырвать рук из железных тисков бога.

— Не по правилам! — как-то вечером сказал Димка.

— Чего там еще? — дед Семен заглянул в книжку.

— Боролись, говорю, чудно! Стояли, стояли и — ни с места! Раз борьба по-вольному, знай одно правило: не драться, не кусаться, ниже пояса не браться. Все ребята так борются, милое дело! Мог бы Иаков изловчиться, дать богу подножку!

— Про бога не болтай! — Дед Семен опасливо глянул на икону в красном углу и слегка толкнул Димку в бок. — Бог все может! И не сподобился Иаков побороть его. Подножка! Я тебе дам подножку! Спать иди, богохульник!..

О боге приходилось думать часто — в церкви, в школе и дома. В семье вспоминали о нем каждый день, непременно крестились ему: мать — сердечно, с теплым ласковым светом в глазах, дед Семен — деловито, как на работе, словно рубил топором, отец — как-то застенчиво, мимоходом. Дядя Иван на икону и не заглядывал.

Бог казался многоликим.

Сначала он был веселым и добрым стариком с седой бородой, как над вратами зимнего притвора в церкви, где он летал по небу в золотых лучах. И что-то было в нем от того озорного дедки, от домового, который щекотал Кольку в пасхальную ночь.

Был и обходительным старый бог: смог же дядя Иван сговориться с ним. Димка хорошо помнил тот волнующий разговор с дядей в ночь под пасху. Но если судить по книге, делал бог не только добро. От его имени было писано: «Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб». Значит, бог учил мстить: сурово, грозно. А кому он делал зло, мог ли тот желать ему добра?

Димка залезал в своих рассуждениях в непролазные дебри, и ему делалось страшно. Он поскорее открывал новую страницу, где описывались чудеса бога.

В рассказах Ветхого завета было много чудес, а в селе их не случалось.

Только благочинный хотел сделать чудо — выгнать беса из кликуши — из пожилой солдатки Степаниды, у которой японцы растерзали мужа под китайским городом Мукденом.

Однажды в час обедни при всем честном народе забилась Степанида в корчах. И закричала она звериным голосом и стала проклинать царя-батюшку и его генералов, что оставили ее вдовой с шестью малыми детьми на руках.

Одноглазый регент Митрохин в черной крылатке птицей слетел с клироса и побежал поддержать Степаниду: она совсем зашлась — колотилась головой об каменный пол, изо рта у нее струйкой текла желтая слюна.

Благочинный, прервав обедню, велел псаломщику подать старый, затрепанный требник в кожаном переплете и строго сказал каким-то чужим, непривычным голосом:

— Сотворим молитву, православные! Да изгонит господь демона из рабы божией Степаниды!

Его знобило от возбуждения: пухлые щеки залились краской, требник дрожал в правой руке. И над головами молящихся загремели непонятные, тяжелые слова:

— Даждь заклинание мое, о страшном имени твоем совершаемо, грозно быти ему, владычице лукавствия, и всем споспешникам его… И обрати я на бежание!..

Видно, и впрямь стало грозно лукавому! Степанида затихла, и ее — растрепанную, в старых лаптях и в драной кацавейке — вынесли в ограду. Там она отлежалась и шаткой походкой поплелась в свою деревню, тряся седой головой и зябко пожимая плечами.

А вечером зашел ненадолго дядя Иван, сел на коник, не снимая поддевки, и сказал:

— Одного человека из местных властей уважал я — благочинного. Поглядеть, так по всем статьям подходящий поп: рассудительный, сору из избы не выносит и прихожанам своим не враг. А теперь и в нем разуверился: жил-был простой смертный в люстриновом подряснике, пил водочку про свят день и грибками закусывал. Да решил завернуть чудо, что твой апостол!

— Чего мелешь-то, Иван Иваныч? Не любо мне слушать такие речи! Садись-ка лучше к столу, гостем будешь. — Дед Семен подвинулся, смахнул ладонью крошки.