Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

А пес в течение всего лета ходил озадаченный и пристыженный.

Уилл все еще улыбался, думая об этой старой женщине и о ее собаке, а затем он снова взглянул на своего соседа-спутника. Костюм старика, пестревший многими цветами, так ярко напоминал полуостриженного пса. У обоих было то же пристыженное и озадаченное выражение лица.

Уилл теперь пользовался старичком для своих собственных целей. В его душе тоже что-то рвалось наружу, в чем он не хотел еще сознаться.

С той минуты, когда он ушел из дому, вернее, с той минуты, когда он вернулся домой и объявил Кейт о своем уходе, его мучила мысль, которую он старался скрыть. Но, думая о маленьком старичке и о полуостриженной собаке, можно было прогнать мысли о самом себе.

Ему вспомнился вечер в Бидвелле. Та самая женщина, которая не решалась остричь пса, стояла у себя на крыльце, а пес побежал к калитке.

Зимою, когда его шерсть вполне отрастет, он будет лаять, даже поднимет целый гвалт при проходе мальчика. Но теперь он зарычал и остановился.

Пес точно хотел сказать:

– Вид у меня как у сатаны, и, совершенно против моей воли, я привлекаю к себе всеобщее внимание.

Он подбежал к калитке с намерением разразиться бешеным лаем, но внезапно передумал и, поджав хвост, побежал назад.

Уилл улыбался своим мыслям. Впервые с тех пор, как он оставил родной дом, он почувствовал себя в веселом настроении.

А старик рассказывал горькую повесть своей жизни, но Уилл его не слушал.

В душе молодого человека зародилось два противоположных стремления; это было то же, что стоять в проходе между двумя комнатами и прислушиваться к отдаленным голосам; они доносились с двух противоположных концов, и никак не решить, к которому из них прислушиваться.

Конечно, Уилл не ошибся. Старичок играл на корнет-а-пистоне, так же как и отец Уилла. И в кожаном футляре на полу находился его инструмент.

Под старость, когда его первая жена умерла, он снова женился. У него было небольшое состояние, но в дурную минуту он все перевел на имя жены, которая была на пятнадцать лет моложе его.

Она забрала денежки, купила большой дом в фабричной части Эри и открыла пансион.

Старичок оказался затерянным, никчемным в своем собственном доме. Так оно само собою вышло. На первом плане были рабочие, обитавшие в пансионе, – их нужды приходилось удовлетворять в первую очередь.

У жены было двое взрослых сыновей, и оба работали на фабрике. Но в этом не было ничего дурного. Они жили в пансионе матери и платили полностью за свое содержание. Они тоже имели право на известный уход.

Старичок любил играть по вечерам на корнете, совсем немного, только перед сном, но теперь ему не разрешалось – это могло бы обеспокоить других.

Конечно, это может довести кого угодно до отчаяния, когда не с кем слова промолвить и всем только мешаешь, а работу получить на фабрике нельзя – слишком стар. Седые волосы губили его.

И вот однажды ночью он решил свернуть с пути и уехать в Кливленд в надежде получить место в оркестре или хотя бы в кинематографе. Но из этого ничего не вышло, и теперь он возвращался в Эри к своей жене. Он написал ей письмо, и она ответила: приезжай.

– В Кливленде мне отказали не потому, что я стар, нет, – но мои губы больше уже для корнета не годятся, – объяснил он Уиллу.

При этом старческие губы дрожали.

Уилл не переставал думать о полуостриженной овчарке. Когда он заметил, как дрожат губы старика, его губы тоже задрожали. Что такое с ним происходило?

Он стоял в проходе между двумя залами и слышал два голоса.

Неужели он все время пытается заглушить один из этих голосов? Был ли это тот самый, который мучил его весь день и всю ночь накануне? Тот, который пугал его и шептал, что с жизнью в доме Эпплтонов, в Бидвелле, кончено, что теперь он будет болтаться в воздухе, не имея куда поставить ноги.

Неужели он боялся? Ведь он столько времени мечтал о том времени, когда будет мужчиной, когда станет на ноги, как подобает мужчине, – что же с ним такое сделалось сейчас? Он боится стать мужчиной?

Уилл отчаянно боролся с собою. В глазах у старика стояли слезы, Уилл тоже начал беззвучно плакать, будучи уверен, что именно этого не следует делать.

Старик не переставал говорить о своих горестях и обидах, но Уилл не слышал его слов. Борьба в душе принимала все более определенные формы. Его мозг ни на минуту не отвлекался от воспоминаний детства и жизни в доме Эпплтонов в Бидвелле.

Теперь перед ним стоял Фред.