Иван Сабило - Последние каникулы

Первым подходил Судаков. Казалось, он не замечал Сонечки, а видел только Федора.

— А ты шустрый мальчик, не успел похоронить дедушку, а уж с местными девочками гуляешь! — говорил он будто весело, но глаза его по-прежнему смотрели холодно, неподвижно. И вновь Федору сделалось не по себе, но он резко спросил:

— Что это значит?

— Не пугайся, я тебя сегодня бить не буду. В день похорон…

— Это я тебя сегодня бить не буду! — сказал Федор.

— Ого, это уже интересно… Сонечка, иди домой, мы объясним приезжему…

— Нет, — сказала Сонечка, — мы шли вместе и дальше пойдем вместе. И хватит уже вам распускать руки.

Обернувшись к своему спутнику, Судаков что-то спросил, но тот чуть заметно крутнул головой:

— Ну их, пускай идут.

— Слыхали? Мой друг вас отпускает, не забывайте его доброту, но!.. Чтоб вместе я вас больше не видел, мне это не нравится.

«Вот минута, когда нужно быть решительным», — с дикой радостью и чувством свободы подумал Федор, понимая, что он в это мгновение навсегда освобождается от рабского страха. Он чуть сдвинул левую ногу и стоял, готовый к бою.

Но Сонечка взяла его за руку и, не оглядываясь, пошла с ним по улице.

Федор ждал, что парни бросятся вдогонку, но сзади было тихо.

— Это он?

— Нет-нет, — поспешно ответила Сонечка, будто ждала этого вопроса. — Его сейчас в поселке нет.

— Неправда, это он!

На этот раз Сонечка ничего не ответила, но когда они подошли к ее дому, она низким голосом, похожим на голос Федора, произнесла:

— «Это я тебя сегодня бить не буду!» — и тут же рассмеялась. — Вы настоящий парень, Федя, и я желаю вам всегда оставаться таким.

Федор чувствовал, что краска заливает его щеки, уши, он не понимал, за что его хвалит эта высокая, нескладная девушка в огромных очках.

— Вы тоже уезжаете? — спросил он.

Она не ответила, лишь подала на прощание руку и стала подниматься по лестнице, но тут же сбежала вниз и попросила:

— Не возвращайтесь прежней дорогой, идите здесь, мимо этого забора и сада, и как раз выйдете к Надиному дому, только с другой стороны.

— Хорошо, — сказал он и вначале направился туда, куда она показала. А затем вернулся и пошел прежним путем — по дороге.

«Если он там, мы поговорим, — думал он. — Если он там, мы попробуем договориться…»

Но улица была пустынна.

Проснувшись, Федор открыл глаза и увидел, как солнце краешком входило в окно, серебрились цветы на обоях. На перилах балкона, прикрыв глазки розоватыми веками, дремали два воробья.

В соседней комнате разговаривали мама и Тая. Мама рассказывала, как погиб Вячеслав Александрович. Федор приподнялся на локте, прислушался.

— Ему эскадрилью дали, счастливый был, все не мог нахвалиться своим подразделением. И тут же приступили к каким-то сложным полетам… Как мальчишка, все про свои секунды, про метры, про какие-то самописцы рассказывал — после этих самописцев им отметки выставляли: то «пятерку» принесет, радуется, то мрачный вернется — летали плохо. И вот добился-таки: эскадрилью объявили отличной!.. Все Федю на аэродром возил, хотел, чтоб к самолетам привыкал. А тут подошло время отпуска, ему подошло, а мне еще нет. Ну и поехал он к своей матери один. Мама его далеко живет, за Уралом. И случился в деревне пожар — как в точности было, не знаю, только бросился он в горящий дом спасать малышей, всех спас, а сам…

Она замолчала, а Федор, словно продолжая ее рассказ в своей памяти, вспомнил, как поздним вечером у них дома раздался телефонный звонок — резкие короткие сигналы. Мама сняла трубку, сказала «слушаю» и вдруг закричала: «Кто это?.. Кто со мной говорит?.. Когда это случилось?.. Да, еду!..»

Положив трубку, повернулась к сыну. Хотела что-то сказать, но уронила лицо на руки и зарыдала…

Так не стало у него самого большого друга — летчика Вячеслава Александровича…

— Что делать, что делать, что делать, хорошие люди не щадят себя, не щадят. Он других спасал, а сам погиб, бедный, — всхлипнула Тая. — Всех жалко, мне и тебя, Тонечка, жалко, потому как вижу, что любила ты своего летчика, любила и любишь… И Рудольфа жалко, маетесь врозь, а сошлись бы снова, то, может, и счастливы были… Ты не обижайся на меня, я по-своему думаю, как лучше…

Федор перестал дышать, ожидая, что ответит мама, но так и не дождался: в прихожей стукнула дверь, раздались новые голоса, и он понял, что пришел отец, а потом по голосу узнал и Надиного жениха, «писателя и переводчика» Саню.

Они там недолго поговорили и вчетвером — мама, Тая, отец и Саня — вошли к Федору.