Иван Сабило - Последние каникулы

— У меня еще вопрос: скажите, Федя, и вы могли бы, например, на улице победить хулигана?

— Мог бы, только…

— Понимаю, — остановила Сонечка. — И все же объясните, пожалуйста, для чего занимаются спортом? Для чего эти рекорды, гонки, турниры, или что?

Федор опустил глаза. Действительно, для чего все это, если не иметь главного результата, не спортивного, нет, а главного… какого он не добился тогда, в магазине?

— Я скажу! — встрепенулся Саня. — Для того, чтобы у человека все оставалось на месте: голова, руки, ноги — и все нормально действовало, работало. А если серьезно, то чемпионы и рекордсмены показывают обывателям, что можно сделать с собой, чего можно достичь…

— А если не покажут, то все, да? Вот, например, сколько бы кто-то ни прыгал в высоту — два метра или даже три, — я как прыгала в школе восемьдесят сантиметров, так и теперь прыгну, а то и меньше. Ведь оттого, что кто-то прыгает на два метра, я же свою высоту не увеличу? Зачем он тогда прыгает?

— Но ведь оттого, что ты прекрасно рисуешь, я же все равно рисовать не умею, или что? — передразнил ее Саня.

— Не груби, — вступила в разговор Надя. — Я хочу понять другое… Для меня человеческое лицо священно, а по нему так бьют, так бьют!.. Я видела по телевизору…

— Значит, есть что-то важнее, чем лицо, — усмехнулся Саня.

Федору захотелось объяснить, для чего приходят в спорт, для чего он сам занимается боксом; он еще не знал, о чем будет говорить, но и остановиться уже не мог. И неожиданно для себя вдруг сказал то, чего на самом деле не было, но что должно было быть:

— Недавно я с Алей зашел в магазин… там ее пытались обидеть, но я заступился. Теперь я благодарен боксу за то, что не оказался трусом…

Он еле выговорил последние слова, но увидел, что ему поверили, и теперь не нужно спорить, для чего люди занимаются спортом, — конечно, для того, чтобы быть людьми, и уж если иметь лицо, то настоящее, человеческое… Не для себя, не для собственной славы сказал он неправду, а для славы бокса, для спорта вообще, и пусть они его простят!..

Некоторое время все четверо молчали. Но вот Сонечка поднялась, отошла к дверям. Вскинув голову, вдохновенно произнесла:

— Это замечательно! Это самое большое удовлетворение — увидеть, как при тебе наказан твой обидчик!

И вдруг глаза ее наполнились слезами, она поднесла руки к лицу и отвернулась к стене.

— Соня, голубчик мой! — встревожилась Надя, бросаясь к ней. Обняла за плечи, усадила на диван. — Тебя расстроил этот мальчишка? Не слушай, он чепуху несет, не стоит расстраиваться из-за чепухи.

— Нет, он прав, — сказала Сонечка. — Помнишь, я зимой ходила с огромным синяком? Так стыдно было… Я всем говорила, будто упала со стула, вворачивая лампочку. Даже себе не признавалась, как это было на самом деле. И тем более никому другому. Боялась…

— Да что же с тобой было? — спросила Надя, улыбаясь, но уже начиная переживать вместе с Сонечкой.

Сонечка поправила очки, снова села на диван. И стала рассказывать, как прошлой зимой ей часто приходилось ездить в Гатчину к заболевшей сестре. Однажды вернулась поздно, сошла с электрички — темно, снег под фонарями блестит, на улице — ни души. Сначала хорошо было: тихо, ясно, звезды на небе сияют. Уже магазин миновала, почти к дому подошла, и тут сзади — шаги. Слышно, не один человек, а несколько. И снег поскрипывает царапающим стеклянным скрипом. Она быстрей — и шаги быстрей, уже бежать стала, а тут сзади — хвать ее за плечо. Повернулась — здоровенный парень держит за руку. Стала соображать, что на разбойника не похож: модный полушубок, шапка из бобра. За ним — еще двое, чуть поотстали, наблюдают издали. Парень спросил, куда она бежит. Ответила как можно дружелюбнее и сумочку за спину спрятала, будто в сумочке кроме носового платка, проездного билета, туши для ресниц и двух рублей с мелочью спрятаны невесть какие драгоценности. «А что ты сумочку прячешь?» — спросил — и вдруг коротко, без замаха ударил в лицо: очки — в одну сторону, сама она — в другую и поползла на коленях, сумку оставила, руками шарит в снегу — очки ищет, хотя не нужны ей в эту страшную минуту очки.

— Какой ужас! — сказала Надя.

— Ой, как плохо тогда было, даже показалось, что это и есть война, или что?.. А он — мой палач и убийца… думаю, почему он меня ногами не бьет, ему так удобно подфутболить мою голову. И тут слышу: «Держи, ангел». И протягивает очки и сумку. А когда я, шатаясь, встала, он пальто начал отряхивать, под руку взял и к дому ведет. Крикнуть бы, позвать на помощь, а чувствую, не крикну, не позову, потому что соображать перестала…