Саулюс Томас Кондротас - Взгляд змия

«Кто ты? – шепнул он. – Я Танрис и должен бы ведать об этом, но нет, я не знаю. Ничего еще нет в мире, ни растения, ни человека… Кто ты и где ты была? Кто ты?»

Смех, прекраснейший из прекраснейших, волшебнейшая из волшебнейших улыбка… В этот миг были лишь Танрис Кара Хан, Ак Ана и ее улыбка. Да, и вода. Ни Бесконечности, ни Времени не было.

«Меня зовут Ак Ана, богиня вод, твоя подданная. Ты забыл про меня, ты был так печален и так одинок…»

Если б Кара Хан выпил тысячу ковшей вина, он бы не был так пьян, не кружилась бы голова его так сильно, как в тот миг. Что ж тут удивительного! Ак Ана могла вскружить голову быстрее, чем тысяча винных бочек! Она была красавица. Голос ее был словно теплый ветерок, веющий летом с востока.

Танрис молчал, изумленный. Чем дольше молчал он, тем сильнее было его удивление, а чем сильнее было его удивление, тем неотразимее действовали чары. Ак Ана, Белая Матерь, чьи глаза были прозрачнее воды, чей взгляд нес больше бед, чем несло Время, сказала:

«Ты бог, Танрис Кара Хан. Я была в своем мире. Не было меня до тебя. Не опечалься ты, не почувствуй себя одиноким, не вспомни о своих подданных и обо мне, богине, деве вод… Но ты почувствовал себя одиноким. Для тебя, кому неизвестна смерть, одиночество равно смерти. Для тебя, кому неведом ужас, печаль ужасна».

«Говори! – вскричал Кара Хан. – Говори еще, говори! Когда я слышу тебя, одиночество уходит, тает в водных парах! Когда тебя слушаю, в сердце селится покой, а печаль, отраженная в глазах твоих и на поверхности вод, принимает странный облик. Говори еще, говори!..»

Сладки были речи Ак Аны, но горек был смысл их.

«Да, ты бог. Творец. Это правда. Бог должен быть Один, Кара Хан. Но это значит, Танрис… ты сам знаешь что. Это значит одиночество и тоску».

Кара Хану хотелось, чтобы речь ее лилась вечно. Но Ак Ана умолкла, и он заговорил:

«Да, Ак Ана, я бог. И что с того? Есть ли кто-то, кто зовет меня Танрисом? Видел ли меня кто-нибудь, знает ли кто-нибудь, что я Танрис? Подо мной – одна вода. Вода и вода, и даже подумать страшно, как далеко до дна. Надо мной – пустота. Там ничего нет. Я расправляю крылья, взлетаю, лечу, лечу, лечу, хочу спуститься и передохнуть, но негде. Нырнув в воду, ныряю все глубже и глубже, но дна не достичь мне. Зачем мне тогда моя божественность? Скажи мне, Ак Ана! Когда я впервые увидел тебя, на волю вырвалось Время, которое я так берег. Вот мы: Время, вода и я. Над нами – над водой, над Временем и надо мной – одиночество, будто обруч стальной».

Ак Ана шепнула:

«Тогда твори! Твори, Танрис Кара Хан!»

Вода задрожала, и одиночество сделалось глубже.

«Твори, если не хочешь быть одинок!» – крикнула Белая Мать.

На сей раз голос Ак Аны был иным. Он уже не был голосом женским, но голосом вод бескрайних, голосом Времени, гремящим во все стороны света. Он разносился, как эхо, опалил, как пламя, воду, и Время, и крылья Кара Хана, требуя властно:

«Танрис, твори! Твори, Танрис Кара Хан!»

Миг сей был ужасен.

Вновь забурлила вода. Волна гнала волну, промывая, пока все они не стали прозрачно-чистыми. Ак Ана исчезла, будто ее никогда и не было, и лишь со всех сторон молитвенно звучало: «Твори!.. Твори, Танрис Кара Хан!»

Увы, Кара Хан сделал круг над водой и медленно полетел вдаль, шепча: «Ак Ана… Что бы ни сотворил я, все будет твоим неудачным слепком, и образам этим не видно будет конца. Ак Ана… Боюсь тебя утратить».

– Боюсь утратить, Эфемия. Тебя, одиночество, себя самое…

Слуга с испитым лицом и бегающими глазками отворил дверь и спросил:

– Паночек изволит спуститься вниз к ужину? Госпожа велела справиться.

Перец вперил в него полный ярости взгляд, и слуга, бормоча извинения, поспешил ретироваться.

– Я несколько озабочен положением семинариста Пялужиса, – произнес ректор, избегая вопрошающего взгляда епископа. – С кем-нибудь другим все было бы проще, но ваше святейшество так печется о Пялужисе, что я не хочу ничего решать, не известив вас.

– Я смею надеяться… – взволнованно начал епископ. – Смею надеяться, что…

Ректор энергично затряс головой:

– Нет, нет, что вы. Прошу вас, не волнуйтесь. Поведение сего юноши безупречно, комар носа не подточит. Это на самом деле образцовый семинарист. Можно ему только позавидовать.

– Тогда что же?..

Ректор улыбнулся, стараясь смягчить впечатление, которое его резкое вступление произвело на епископа. Пялужис действительно беспокоил его, но это беспокойство можно было сравнить с беспокойством талантливого скульптора: творение закончено, это признает всякий, однако творец все еще не может передать его заказчику, провидя несовершенство деталей, незаметное для стороннего взгляда.