Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Теперь делай гимнастику, вот так… — показывал Иван Иванович, разводя руками.

Вошел охотник Герасим, остановился в дверях, посмотрел, как Вася делает гимнастику, и сказал:

— Ишь ты, Господи, помилуй…

— Вот в воду упал, — сказал Вася Герасиму, — а у меня ревматизм. Заболеешь…

— Это щука, знать, тебя купала? Велика, глядел на кухне, около пуда будет. Посчастливилось, добыча хороша. Брось, Василь Сергеевич, на охоте-то нешто простудишься, этого не быват. Я, когда лед шел, так три часа в воде маялся, челн перевернуло. А ежели и простудишься, Иван Иваныч вылечит. У нас тоже лекарка была, покойница бабушка Анна Захаровна. Так ежели у кого простуда, так она в лес уведет да голого его прямо в муравьину кучу посодит. Муравьи-то его нажгут, и, когда он заорет, она ему велит: «Беги, — говорит, — домой». Вот он бежи-ит, вот бежи-и-ит… и с собаками не догнать. А дома на всю деревню орет благим матом.

— Ну что же, выздоравливают? — с усмешкой спросил Иван Иванович.

— Как когда, — ответил Герасим. — Бывает, что какой и Богу душу отдаст. А то и выздоровеет. Да ведь и у докторов не все живы остаются.

И он лукаво подмигнул Ивану Ивановичу…

Ровной стеной стоит лес Красный Яр. Четко выделяются на темном фоне леса желтые штампы сосен. Внизу гладко, как ковер, стелется серый мох. Извиваясь, из лесу идет дорога.

Около стоит дом лесничего Елычева. Деревянные ворота и высокий забор окружают двор и сараи при доме.

Вблизи речка и мост, и опять бор.

Сбоку от дома частокол загораживает огород. Огород — большой. Гряды репы, моркови, редьки, огурцов, капусты, крыжовника, черной смородины.

Октябрь. Кое-где за огородами желтеют березки на фоне темного леса.

Когда мы подъехали к воротам, на дворе сердито лаяли собаки. Ворота заперты. У калитки большое железное кольцо. Мы вылезли из экипажа и стали стучать кольцом в калитку. Сначала кто-то посмотрел в окно, потом послышались шаги, стукнул деревянный засов калитки.

— Вот оно, кто приехал, — сказал Михаил Алексеевич Елычев, — вот рад. Жена и Маша в город уехали, а я один с работником. Пожалуйте.

Любил я приезжать в большой деревянный дом к лесничему Елычеву. Уж очень был приятен огромный сосновый лес. В нем была приветливая радость. А ночью таинственная тишина. Мало-помалу тишина оживала — лес как бы дышал. Полон был непонятными звуками.

Мы вошли в дом, на столе горела лампа. На тарелке соленые огурцы, грибы, хлеб. Михаил Алексеевич хлопотал, позвал работника поставить самовар.

— Вот что, — сказал он, — вы ведь курите, погодите, не подходите к столу.

И он снял со стола коробку с порохом и какую-то большую черную бомбу с длинным фитилем. Уложив эти вещи в корзинку, он понес их в кухню.

— Что это у вас за бомба такая? — спросил приятель мой, охотник Караулов.

— Да вот, — сказал, улыбаясь, Елычев, — это верно, бомбу начиняю. Из горшка сделал. Потому никак нельзя. В лесу живу, один, ну, и есть эдакие разные, похаживают… Кто их знает, откуда они. Беглые, просят — пусти ночевать, уж холодно становится. А я не пускаю, убьют ведь. Знают, что деньги у меня есть казенные. Ну и боязно. Ежели что, перелезут через забор, станут в крыльцо ломиться, ну, я бомбу-то подожгу. Она как ахнет, ну, на месяц отучишь. Это очень пользительно для этаких-то личностей.

— Вот, не угодно ли, — сказал Василий Сергеевич. — Кажется, в лес приехали, деревня далеко, а все-таки — разбойники, грабители, беглые, никуда от них не уйдешь. Везде какие-то истории. А все оттого, что деньги хотят свистнуть, и что только придумывают, чтобы деньги свистнуть.

— А как же, — сказал Герасим, — только и норовят, чтобы деньги достать и жить гуляючи. Трудами-то правильными не проживешь в разгул. А ведь у этаких людей первое на уме — любовницу фартовую завести поканалистей, чтобы кубарем ходила. В душе его разбойную сладость чтоб ударяла. Есть такие-то девки удалые, они на разбой кого хошь повернут. Во всех этих делах подводчик есть. Гляди — девка объявится. Только не всегда попадаются они. Эх, хитры. Уходят, притворяются, а ведь в ней сидит самая эта мошенская заводиловка. А когда надо, плачет, молится, где ее распознать? Она и веселит, и поет, и танцует. Прямо завертит кого хошь. Красотой обойдет. У всех воров, мошенников завсегда девка есть. Красивая, нарядная. Не дура.

— Ну да! Какая ерунда, какая пошлость. Что ты, Герасим, откуда ты это знаешь? Живешь в деревне. Я никогда не видал таких женщин, — сказал Павел Сучков, смотря на Герасима. — А ты?