Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Убитый глухарь упал в желтую осеннюю траву. Я убил глухаря. Иван Иванович говорит:

— Это я.

Герасим смеялся.

— Ведь вот вы оба стреляли раз-в-раз, тютелька-в-тютельку.

Иван Иванович смотрел на меня и сказал:

— Я не слыхал, как вы стреляли.

— Странно. Я тоже не слыхал.

Глухарь был велик, и Феб держал его за крыло во рту и в удовольствии ходил кругом нас с глухарем, растопырив желтые глаза.

Когда мы взяли трех глухарей, в просветах темного леса показалась мутная осенняя заря.

— До сторожки, — сказал Герасим, — три версты, а то и боле, надо подвигаться, а то ночь воробьиная будет. Не заплутать бы…

В лесу маленькая изба-сторожка была пуста и не заперта. Зимой в ней не жил сторож. Было темно. Когда мы вошли, фыркнула кошка, увидев собаку, и бросилась на печку.

— Как быть? — сказал Герасим. — Сейчас пойду, лучины надо нащепать.

И он раскрыл большой нож.

Лучина горела, вставленная в пустую крынку. Освещала стол и вынутые нами закуски: колбасу, оладьи, хлеб, печеные яйца, ветчину, огурцы.

Ночь была темная.

Герасим хотел достать воды, но не нашел.

Шел дождь. Тихий и ровный.

Лучина надымила дым в избе, так что щипало глаза.

Мы открыли дверь.

Вдруг Феб зло заворчал под столом и, выскочив, лаял на открытую дверь, в которой было темно.

Никого не было, а Феб все с беспокойством ворчал. Он как будто что-то видел перед собой.

Герасим закрыл дверь. Феб понемногу успокоился.

Вдруг мы услышали где-то вдали протяжный стон, и дружно завыли волки.

— Эвона приятели поют, — сказал Герасим, — это они на всю ночь запели. Спать под их песни хорошо.

Заперев дверь на крючок, выпив коньячку, мы все примостились на лавках и проснулись, когда в дверь стучали.

Было солнечное утро.

Отворив дверь, стояла молодая девушка и в удивлении смотрела на нас.

— А тятенька не пришел еще? — спросила она нас.

— Нет, его не было.

Появился и сторож. Обрадовался нам.

— Эк ведь вот. Сейчас котелок согрею. Дровишки сухие-то есть. Чай сготовлю.

Помню, как душевен был сторож, как он был рад нам, какой был чай — какое гостеприимство, где же есть такой привет? Да, это было там, в темном бору печальной родины моей.

Как очарователен осенний день. Сегодня ясное солнечное утро. На голубом небе, как кружева, блистают ветви орешника перед окном моей деревенской мастерской. Кое-где еще трепещет неопавший желтый лист, и на ветках, чирикая, прыгают толстенькие дымчатые снегири в красных жилетках, нарядные, веселые. Дали лесные поредели, виден проселок, блестят лужи от дождей. Приятели мои — охотники умываются у колодца и чему-то смеются. Пахнет дымком, трещит можжуха в камине. Слуга мой Ленька принес самовар и медленно проговорил:

— Сегодня тепло, чисто летний день. Утром Афросинья видела, что гуси стаей летели. Наши гуси тоже хотели с ними улететь, только полетели с горы — не могут, и сели на реку. Кричат, а те им отвечают. Василий Сергеевич говорит, что дикие им кричат: «Летите с нами, а то вас зажарят и сожрут».

Приятели, утираясь полотенцами, входят ко мне в мастерскую, рожи такие веселые, красные. Доктор Иван Иванович расчесывает перед зеркалом свои баки и говорит:

— Конечно, человек — общественное животное, он не может жить один.

— Вот у меня хозяин квартиры в Москве действительно животное. Такой черт, — говорит Коля Курин, — только опоздаешь в срок заплатить за квартиру, он уж пишет письмо: «Милостивый государь, напоминаю вам…» А я еще не получил денег — нет. Отвечаю ему: «Милостивый государь», а мне хочется написать — «я лучше тебя знаю, сукин сын, что нужно тебе платить». Пишу ему: «Потрудитесь, милостивый государь, вставить вторые рамы — уж октябрь, холодно. Если я простужусь и захвораю, то я привлеку вас в уголовном порядке к суду». Это меня научил Мишка Шульц — он адвокат, знает… Теперь он молчит. А то я прежде боялся. — И, помолчав, добавил: — Вот он, это верно, животное общественное.

— Не любишь платить-то? — сказал приятель Вася. — Не нравится… Тоже объегорить хозяина хочешь.

— Позвольте, — протестовал Коля Курин, — вообще, как вы думаете, человек — какое его назначение на земле?

— Постой, Коля, — перебиваю я, — что это ты сегодня… Вот ко мне приедут на днях два профессора — философ и метафизик, — ты вот у них спроси, они, брат, все знают.

— Когда они приедут? — мрачно спросил, кушая оладьи, мой приятель-рыболов Вася Кузнецов.

— На днях хотели, на охоту по зайцам.