Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Вдруг невдалеке раздался выстрел: раз, два, потом дальше еще. Все смолкло.

Послышались шаги Герасима. Подходя ко мне, он крикнул:

— Ну, видали? Хорошо погнал? Только табун мал. Всего десяток.

— Ау! — кричали охотники.

Мы пошли с Герасимом. Павел Александрович держал за ноги убитого черныша.

— Какой вздор! — сказал гофмейстер, когда мы подошли. — Представьте, какая гадость. Прилетел и сел рядом с чучелом. Сидит наверху. Я отошел от сосны и стреляю, но какой из них чучело — неизвестно. Он улетает, а чучело вот тут лежит…

Действительно, у сосны лежало чучело тетерки, и из него высыпались опилки.

— Надо же как-нибудь отмечать, выкрасить хвост белым или что-нибудь… Нельзя же так.

— Это не шутки, — негодовал гофмейстер. — Вот и на току то же вышло — чучело, нужно метить. Согласитесь, не различишь, кто чучело, кто нет…

— А где же Василий Сергеевич? — спросили охотники.

— Василий Сергеевич! — кричали мы.

Никакого ответа. Пошли, где он стоял, его не было. Чучело валялось на земле, около лежал большой шест. «Что такое», — думали мы и опять кричали. Никакого ответа.

Пошли домой. Выходя из-под горки на тропинку, около мохового болота, увидали далеко Василия Сергеевича, бегущего по дороге к дому.

— Постой, постой! — кричали мы.

Он все бежал. Потом остановился, увидев нас. Когда мы подошли, лицо у него было красное, желтые глаза смотрели в испуге. Рот дудкой. Посмотрев на меня, сказал:

— Благодарю вас покорно. Меня-то с краю поставили. Когда вы изволили стрелять, так слева от меня, к моховому болоту, как зарычит, да по болоту чисто лошадь, а мне не видно… Это, знаете ли, голубчик из Остеева был.

— Да что ты, Вася, — говорю я. — Это лошадь была… Тут же нет медведей.

— Кто знает, — сказал Герасим, — может, лось. Пора осенняя. Лось к болоту держится.

— Нет, не лось, потому что он сопел-то как.

— Как это на тебя, Вася, все обрушивается.

— Герасим, — говорю я тихонько, когда мы пошли по дороге, — скажи, что это медведь остеевский, все-таки интересней охотникам.

— Это верно, — сказал Герасим.

Когда вернулись домой, на столе опять кипел самовар, трещал хворост в камине.

Черныша Павла Александровича обнюхала собака Феб, вертя хвостом, а Герасим сказал:

— Пугать тебя не охота, Василий Сергеевич, — а я слыхал маленько, как по болоту-то он махал. А ежели бы не стреляли, кто знает, может, он тебя бы и заел.

Василий Сергеевич пристально смотрел на Герасима и сказал:

— Благодарю вас. Вы теперь меня с краю не поставите, и на такую дурацкую охоту я не пойду. Это уж дудки. Не угодно ли. Конечно, он везде шляется.

— А кто его знает? — сказал Герасим. — Может, это другой.

Друзья мои, охотники, решили, и гофмейстер сказал, чтобы не было этого всякого вздора. Мы к вечеру пойдем на болото на перелет уток.

— Только я прошу взять какие-нибудь доски, так как я не желаю стоять по колена в воде.

— Чего ж, — сказал Герасим, — это можно. Я вам, ваше высокопревосходительство, бочку прикачу. Из бочки-то вам будет сподручнее, и уткам вас не видать будет.

— Вот это прекрасно, — сказал гофмейстер.

Я видел, как Герасим под горку к болоту катил бочку. С горы она катилась сама и хлопнулась в воду болота. Бочка была большая и широкая. Герасим стоял в ней с гофмейстером. Охота была удачна, настреляли уток, и генерал записал в свой охотничий дневник:

«1 октября 1906 года, Владимирской губернии, Карашской волости. На болоте, у реки Нерль, стрельба из бочки на перелете по уткам».

Прошло чарующее лето. Нет уже больше ласковых летних зарниц, полей, усыпанных цветами, и колосящейся нивы. Осень. Сумрачно и тоскливо быстро бегут свинцовые тучи с белыми разорванными краями. Стелется дым от черных овинов…

Унылая дорога синеет за частоколом сада. Кое-где еще на осинах дрожат неопавшие осенние листья. Холодно.

Дедушка, сторож моего дома, в тулупе, меховой шапке, в большом шарфе, принес хворост и бросил у камина.

— Вот ведь холодина какой сразу наступил. Утром рано я поглядел — едва свет мерещится и… гляжу, белым-бело — морозом покрыло. Ишь, и куры-то не идут из сарая, и корова без охоты пошла в стадо. Ску-у-шная… Мычит, сердится, знает, что лето ушло. Под Ратухином Казаков вчера двух зайцев стрельнул, а Герасима встретили, он ноне хотел к вам зайти. Сейчас Ленька самовар подает. А Иван Иваныч спит, знать.

Несмотря на холод, на печаль осеннего утра, когда я вышел на крыльцо, в свежем воздухе осени была какая-то отрадная бодрость. Из чулана доносился запах из бочек соленых грибов.