Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

А вы знаете, в Литературном кружке я старшина — хотел трешницу в долг достать, так совестно спросить. А спросишь — никто не дает… Как тут долгами проживешь? Знаете, что из-за денег делается? Чертенеют все. Все эти любви, жены, родственники, друзья в тартарары разлетаются.

— Есть отчасти… — засмеялся Караулов.

— Вы знаете, какую я штуку выдумал, — засмеялся приятель Вася. — Ведь у меня друзья все актеры. Некоторые любят взаймы брать. А я как встречаю кого из них или кто ко мне придет, в передней шляпу снимает, я его и спрашиваю: «Нет ли у тебя до завтра мне четвертной?» Так он посмотрит на меня и опять шляпу надевает. «Куда ты? — говорю. — Чего уходишь, посиди». А он уж сразу скучный делается…

— В деньгах огорчений много есть, — сказал Караулов. — А все-таки большая радость — дать деньги кому нужно. Что-то есть в этом приятное. Видишь: молчит человек, не просит. Нуждается. Я и предложил раз, а он говорит — не нужно. Вот ведь бывают какие.

Тетенька Афросинья принесла пирог с грибами.

— Отведайте, — говорит, — грузди хорошие. Сейчас самый груздь.

— Тетенька Афросинья, — спросил Василий Сергеевич, — ты когда-нибудь брала деньги в долг?

— Чего? Какие деньги? Нет, не брала. Да почто? У нас и денег-то у кого возьмете? Мал-мала. Верно — картошку занимала, муку… Ведь у нас всё так — один одному, другой другому, то-сё — это самое… Так кругом и идет. Нужду промеж себя делим. Этого-то нет, чтоб кто не дал. Ежели есть — кажинный даст. Господа-то с деньгами, а нам почто? С деньгами-то который тоже мучится, сурьезит. От него подале. Они тоже на бедноте живут. Бедные-то тоже нады. Без бедных-то как жить будешь? Разбогатей-ка. На печи будешь лежать, раздует всего. Работа-то нужна. После и поешь хорошо, и спишь хорошо. И злобы нету. А богатый все серчает, все ему мало, никто угодить не может. Вона Керов Семен разбогател, дак чего… У его на всей роже волосья зачали расти. Он отрежет, а они пуще. Чисто собака стал. К дохтуру в город ездил, тот ему вывел мазью. А то глядеть чудно… Видать, погода-то разгуливается. Шла к вам — за сараями показывает, что вёдро будет, а от вас-то не видно.

Мы живо оделись, взяли ружья и вышли с крыльца.

Сзади дома было светлое ясное небо. Скоро засветило осеннее солнце, и покрылись блеском мокрые ели, луг, мокрые сараи… И как-то сделалось радостно, бодро! Какая красота есть в поздней осени!..

Светлая река несла свои воды. В них отражался опавший лес, и темные огромные ели зеленели при солнце.

Пойнтер мой, Феб, вертелся в осоке. Быстро, с криком, вылетали утки. Все мы залпом выстрелили, и две упали в воду. Быстро плыл Феб и вытащил их к нам на берег. Потом как-то съежился и дрожал, глядя на нас.

Идя по берегу реки, мы увидали вдали охотника в кустах болота. Он остановился и смотрел на нас.

— А ведь это Герасим, — сказал Караулов.

Видно было, что он переходил из перегороженной реки, перебирая шесты яза, и махал нам шапкой. Подойдя по берегу к нему, мы увидели Герасима, всего завешанного утками. Он был мокрый до нитки.

— Вот ведь промок, глядите, — к вам шел. В дождик-то охота настоящая.

— Что ж ты это один охотишься, за нами-то не зашел?.. — говорит обиженно Василий Сергеевич.

— Да где ж… — засмеялся Герасим, — нешто ты пойдешь, Василий Сергеич, в дождик? Барин — у тебя тело нежное… Пойдемте домой. Ух и озяб я! Перцовкой у вас поправлюсь. Вот сейчас чирков пожарим, скусные чирята…

Вечером за ужином были жареные утки, в камине горел хворост, а в окна хлестал осенний дождь. Уютно было в доме, горела лампа, друзья-приятели угощались за столом.

— А что, Герасим, — спросил Василий Сергеевич, — брал ли когда деньги в долг?

— Деньги?.. — засмеялся Герасим. — А кто их даст-то?.. Ты дашь?

— А что ж, если нужно — дам, — сказал Василий Сергеевич.

— Ну, полно, — пожалеешь.

— Нет, почему же?

— Ну, так я пожалею — отдавать… В деньгах-то много всего этого — и радость есть, но и слез через их много… Вот что осеннего дождя…

Поредели леса. Сад поседел. Кое-где остались осенние листочки. На сером фоне мелкого осинника, на ветке куста, как сережки, висят волчьи ягодки, черные с белым и красные.

— Какие это ягоды? — спросил меня приятель-охотник, гофмейстер. — Их едят?

— Э… нет, — сказал Герасим. — Ежели съешь — тут и помрешь. В минуту. Это волчьи ягоды.