Александр Зеленов - Призвание

Он ловко пробрался к вершине и начал бросать им кисти одну за другой, стараясь, чтоб падали ближе к ее прорезинкам, но она не глядела по-прежнему на него, а глядела куда-то в сторону, мимо…

Вскоре все ягоды были оборваны, спелые кисти чернели только на самой вершине, но выше взбираться было опасно, вершина могла обломиться. Он уже падал однажды с этой черемухи, помнил, как обломился под ним неожиданно сук и он ощутил под собой пустоту, как падал, хватаясь руками за воздух, пока не повис, зацепившись случайно рубахой, у самой земли. Но это сейчас не имело значения, и он в сладком ужасе риска взлетел на вершину, желая лишь одного — чтобы ловкость эта его была ею замечена.

Одной рукой держась за вершину, раскачиваясь отчаянно, другой он принялся ловить самые спелые кисти и сбрасывать их по-прежнему только к ее ногам, стараясь встретиться с нею глазами, увидеть в ответ ее любовно мерцающие глаза.

«Ой, упадешь!.. Слезай!!» — визжали внизу девчонки. А он, упоенный собственной смелостью, испытывая необычайный подъем, раскачивался все шире, отчаяннее, словно бы обретя невесомость, и черемуха, на удивление, держала его, лишь иногда потрескивая предупреждающе.

«Ну взгляни же, взгляни!! — молили его глаза. — Неужели же ты не видишь, для кого я стараюсь?..»

И вот наконец-то он встретил эти глаза, глядевшие на него, как ему показалось, с испуганным восхищением, и это еще прибавило смелости. Так хотелось ему передать свою к ней любовь, что ради нее он готов был взобраться сейчас хоть на самое небо. Понимала ли, чувствовала ли она? Или, может, ему показалось, что глаза ее засветились на миг этим новым, ответным светом?..

Он продолжал охотиться за кистями, демонстрируя всю свою ловкость, удаль, бесстрашие, когда снизу ему закричали:: «Спасибо, нам больше не надо!.. Слезай!»

Он спустился с пьяно кружившейся головой и встал на слегка дрожавшие ноги, пытаясь им улыбнуться, но чувствуя сам, как побледнело его лицо и улыбки не получается.

— Ты не ушибся? Смотри, у тебя тут кровь…

Они окружили его. И только когда он увидел разорванную рубаху, бурые пятна на ней и змейкой стекавшую красную струйку с предплечья, понял, что вгорячах рассадил где-то руку.

Дина, вытащив из кармашка вышитый носовой платочек, наспех перевязала ранку и побежала за бинтом и йодом к тетке.

— Больно тебе? — то и дело справлялись участливо девки.

Он молчал, улыбался и тряс отрицательно головой, готовый заново лезть еще хоть на сотню черемух, только бы вновь ощутить на себе прикосновение тонких ее и прохладных пальцев.

Ее родители отдыхали с дороги, а они сидели вдвоем на ступеньках крыльца, и Дина заботливо спрашивала его, не болит ли рука. Рука побаливала немножко, но это с лихвой искупалось ее присутствием.

Разговор не вязался, оба испытывали смущение. Оказалось, она уж закончила медицинскую школу и была направлена на работу. Куда — сама еще точно не знает, знает только, что на один из сибирских курортов.

Он заметил, что лучше бы в Крым, где этих курортов уйма и где много солнца и море. Она отвечала, что лучше, конечно, но их посылают туда, куда нужно, а не куда им захочется.

Обменявшись такими словами, оба усиленно напрягались, о чем говорить дальше. Она наконец сказала, что слышала от своей тетки, будто он учится на художника.

— Это правда?

Он подтвердил. И добавил, что учится в знаменитом селе, которое знает весь мир и куда приезжают даже из-за границы.

— Ой, как интересно!..

Это его ободрило, он загорелся, принялся рассказывать ей о селе, но тетка позвала ее вдруг обедать. А он попросил дозволения у тетки порыться в книгах еще. Сидел в мансарде, перебирая книжки и дожидаясь, когда она, Дина, освободится, и может, они с ней пойдут в ближний лес иль на речку, как вдруг услышал ее шаги. Она сама поднималась к нему в мансарду, и сердце его начало падать, катиться куда-то вниз…

Вот она поднялась, но прошла не к нему, а в соседнюю комнатку, где стояла накрытая вышитым покрывалом ее кроватка.

Вскоре он ощутил ноздрями угарный дымок горячего утюга, запахи глаженья. Дина гладила что-то — готовилась, видно, к гулянке — и весело напевала своим серебряным голоском:

Этот голос ее, и запахи глаженья, и это ее присутствие рядом, за дверью, рождали в нем то особое чувство, которое он испытывал изредка разве что в радостных снах.