Александр Зеленов - Призвание

Кольку, вернувшись, он отыскал у речки, тот сидел и писал этюд.

За какой-то десяток дней отощал его друг до прозрачности, на костистом худом лице с остреньким, детским еще подбородком блестели одни глаза. Придя вместе с ним в общежитие, передал ему от родителей денег немного, пальтишко на зиму, шапку.

Спрятав в карман родительские рубли, Колька накинулся на домашние колобки и ватрушки, привезенные Сашкой, запивая из кружки холодной водой. Хоть и пробежала меж ними черная кошка после того самого случая (Колька не мог простить, что Сашка оставил его одного на диктанте), но все сейчас позабылось. Торопливо жуя, Колька весело вспоминал, сколько он нахватал на экзаменах «посов» и как, несмотря на плохую отметку по русскому, по настоянию директора все же его зачислили.

Наевшись до икоты, блаженно растягиваясь на койке, Колька сказал, что познакомился тут с мировыми ребятами-старшекурсниками. Разбираются в живописи как боги, местных талицких мастеров считают всех недоучками, а работы их — все эти брошки, шкатулки, коробочки — лобудой.

Уже засыпая, сказал, что завтра он сводит Сашку в местный музей, там есть кое-что любопытное.

В музее Колька сразу же потянул его на второй этаж («Там есть даже фламандцы!»), но Сашка сказал, что сначала посмотрит на первом.

— Да говорю же тебе, лобуда! — покривился Колька. — Туда из студентов редко кто ходит…

Но Сашка уперся.

— Ну как угодно вам, уважаемый, — процедил недовольно Колька и один захромал по лестнице вверх, наслаждаться своими фламандцами.

Нижний этаж был действительно пуст, лишь в проходе дремала на стуле старушка-дежурная. Опасливо на нее покосившись (вдруг делает что-то не так!), Сашка ступил на блестевший, крашенный охрой пол.

Ходил вдоль витрин, нагибаясь, пока не заныла шея. К концу осмотра в глазах все сливалось и плыло — кони, палаты, люди. Из месива портсигаров, шкатулок, пудрениц, брошек в памяти удержались работы лишь одного только мастера. Было в них что-то такое, что отпечаталось в сердце, но что это было, сказать он толком не мог.

Мучительно захотелось курить. Не совсем понимая, то ли ему восхищаться увиденным, то ль соглашаться с Колькой, выбрался в коридор и носом к носу столкнулся со спускавшимся с лестницы другом.

— Ну что, получил удовольствие? — не без ехидства осведомился тот.

Сашка не отвечал.

— Что молчишь! Не понравилось, что ли?

Сашка и сам толком не знал. В глазах продолжали скакать разноцветные кони.

Колька спросил:

— На верхний этаж пойдешь?

— А ты?

— Я насмотрелся уж, хватит.

Решили пойти на базар. Купили в ларьке цветного горошка — дешевеньких круглых конфет — и, по очереди запуская пальцы в бумажный кулек, принялись слоняться по сельским улицам без всякой определенной цели.

— Ну чего тебе там понравилось… Лошади синие? — продолжал допрашивать Колька. — Ты когда-нибудь видел в жизни таких?!

Нет, Сашка не видел. И лошадей таких не бывает, он знает. Но вот сказать, почему они нравились, объяснить, в чем тут дело, не мог.

Колька заговорил о том, что все здешние мастера — это бывшие богомазы и все у них примитивно, все идет от иконы. Все эти пахари, жницы, сеятели и воины на преподобных похожи, на великомучеников, даже позы, одежда и обувь как у святых. А где анатомия, где перспектива? И все эти горки, звери, деревья — опять всё оттуда, с иконы. Миниатюры свои, сюжеты с картинок, с цветных открыток передирают. Мастера — недоучки, образование у всех — два класса и коридор…

— Думаешь, знают они искусство?! Хо!.. Говорить-то и то как следует не умеют! «Етюд», «екскиз», «конпозиция»… — продолжал измываться Колька.

Сашка молчал. Он не мог не заметить, как за короткое время, пока он ездил домой, вдруг изменился его приятель. Рассуждает, будто кто его тут подучил.

— Ну, а как тебе Доляков?.. — спросил он несмело Кольку. — Что ты скажешь о нем?

— Что скажу? А скажу, рисовать не умеет! Заметил, что у некоторых рыцарей его на ноге по два колена? А у лошадей — даже по три! Ты в жизни такое видел когда?

Сашка опять промолчал. Потом спросил:

— Ты видел этого Долякова? Какой он?

— Видел. Такой же, как все. В училище раз за-захожу — стоит внизу, в раздевалке. Я думал, сторож какой. Четверокурсников будет вести… Пьет, говорят, он сильно.

— А наш курс кто?

— Наш — сам директор. Говорят, по какой-то особой системе будет нас обучать. Историю искусств будет читать Мерцалов, — знаешь, худой, высокий такой? Во, говорят, кто сила!.. Талицкое искусство — Кутырин, из местных, другую группу — Дурандин… Так он, по слухам, Кутырин, мужик ничего, только тоже за воротник закладывать любит…