Александр Зеленов - Призвание

Второкурсники начали спешно сбрасывать разномастную обувь, сваливать в кучу тужурки, шапки, пальто.

Явились почти всем курсом, все, кто жил в Квашнине. Даже Средзинский пришел, не посчитав, вероятно, помехой тот случай, когда был застукан старым художником у него в огороде с полными яблок карманами.

— Проходите, рассаживайтесь.

Проходили, исподволь шаря глазами по степам с развешанными картинами и этюдами.

— Ну-с, так зачем же явились, о чем мы с вами поговорим?

Студенты неловко молчали.

— Что там, в училище, новенького?

Новостей особенных не было. Объединили учебные группы по талицкому искусству. Гапоненко восстановил Долякова, теперь курирует тот дипломников.

— Этюды-то пишете? Альбомы свои еще не забросили, а?

Этюды, конечно, пишут, а вот альбомы… Досекин уж редко их проверяет теперь.

— Мы ваши работы пришли посмотреть, — послышался чей-то голос.

— А вот они перед вами, смотрите! — старый художник рукой показал на стены.

— Нам гово’или ’ебята со ста’ших ку’сов, что у вас есть ’исунки Се’ова, а к’оме того, соб’ание ста’инных икон, — скользнув по хозяину дома плывущим уклончивым взглядом, проговорил Гошка Слипчук.

Да, есть, подтвердил художник. Рисунки достались ему от Алексея, старшего брата, преподававшего вместе с Серовым в московском Училище живописи. Иконы же он собирает для Павла, брата двоюродного.

— А вы сами Серова видали… живого? — задал вопрос Казаровский, уставив на старика выпуклые бараньи глаза.

— А как же, по-вашему, мог я его не видеть, когда у него учился?! Сначала в натурном классе, потом в мастерской.

— И Коровина тоже видали? — не унимался Митька.

— Коровиных было двое, оба художники и оба преподавали в Училище… Вас который интересует, Сергей или Константин?

— Ну, у которого этот… широкий мазок.

— Если «широкий», тогда Константин, — улыбнулся Норин. — Сергей, его старший брат, преподавал в головном классе, Константин же Коровин с Серовым вели мастерскую портрета.

Старый художник достал из шкафа папку с рисунками, стал развязывать лямки.

Они тесно сгрудились возле (Серов был одним из любимых), смотрели, притихнув, во все глаза.

Каждый рисунок был бережно переложен рисовой тонкой бумагой. Не верилось даже, что эти рисунки сделаны были рукой самого Серова. А старый художник рассказывал им о нем. О нем, о братьях Коровиных и о том, что русскому искусству, как никакому другому, везло почему-то на двойников. Кроме братьев Коровиных было в нем двое братьев Маковских — Константин и Владимир, Васнецовых два брата — Аполлинарий и Виктор. Виктора знали, часто встречались с ним мастера-таличане, когда тот расписывал стены Владимирского собора в Киеве. Двое было и Клодтов — один из них скульптор, автор известных коней на Аничковом, другой — пейзажист. Двое Орловских, один тоже скульптор, другой — живописец и рисовальщик. Щедриных было двое — скульптор и пейзажист. По двое было художников Уткиных, Чернецовых, Чецких и Тебеньковых, а Сорокиных — тех даже трое, три брата, среди них Евграф Сорокин, знаменитый, тот рисовальщик, о котором еще при жизни ходили легенды…

— Может, и Левитанов двое? — съехидничал Митька, распахивая в глуповатой ухмылке свой металлический рот.

Старый художник взглянул на него серьезно:

— А что же вы видите тут невозможного? Вы знаете одного Левитана, а я вот знавал двоих…

— Вто’ой Левитан — это дикто’ на ’адио! — не удержался, решил поострить и Слипчук.

Пропустив его шпильку мимо ушей, Норин сказал, что Левитанов-художников было действительно двое, два брата. Один — Исаак, пейзажист, которого знают все, а другой был жанрист, старший брат Исаака, и звали его Адольфом. Оба учились в московском Училище живописи, в мастерской у Саврасова. Старший, Адольф, был известен в Училище под именем Левитана-первого, а Исаак — Левитана-второго.

Исаак умер рано. А старший, Адольф, прожил долгую жизнь и умер совсем недавно, несколько лет назад. Он пережил младшего брата на целых тридцать три года, а так и остался безвестным…

Рассказ произвел впечатление. Два Левитана… Надо же так! Старый художник меж тем полез под диван и принялся вытаскивать из-под него почерневшие доски с изображением святых. Показывал им иконы, называя одну за другой, писем ростово-суздальского, ярославского, костромского, псковского, школ тверской и московской царской; оглаживал бережно и любовно широкой крестьянской ладонью края почерневших досок, любуясь тонкостью кисти, их золотисто-коричневым колоритом.