Александр Зеленов - Призвание

Он снял со стола табуретку и сел.

Стояла неловкая тишина. Всем было стыдно за койки, заправленные неряшливо, а то и вовсе растерзанные, за эту дурацкую роспись и за немытый, донельзя загаженный пол.

— Я это сделал! — сказал, привставая, Сашка.

— Вы?! — Досекин взглянул на него. — И расписали всё это один?

Сашка молчал.

— Дежурный по комнате кто?

Дежурного не было, его не существовало вообще. Правда, в начале учебного года дежурство еще соблюдалось, висел даже график, потом куда-то исчез.

Досекин спросил, кто староста комнаты.

Старосты не было тоже. То есть вообще-то он был, когда жили внизу, но когда подселили новых, старосту выбрать забыли.

— Выходит, и старосты нет? — вскинул Досекин колючие брови. Помолчал и добавил негромко: — Как же вы можете жить в таком, извините меня, бардаке?.. — И стал выговаривать им за беспорядок, за грязь, за простыни, что черней чугуна, за неметеный, загаженный пол и за то, что многие обросли, не стригутся, ходят в обтрепанных брюках и даже бравируют этим.

— Дак нам уж сколь месяцев как белье не меняли! — вытянув пухлые губы сосочком, вставил обиженно Мишка Валегин. — Сами мы, что ли, будем стирать?!

Ребята вдруг зашумели:

— Пол не мыли от самого Нового года!

— Окна не протирали!

— Одёжу и ту вешать негде…

— Другую техничку нам надо! Эта раз в год и полы-то метет.

Досекин, побарабанив пальцами по столу, достал из кармана красиво переплетенную книжечку с тоненьким карандашиком на цепочке и стал заносить в нее что-то аккуратным своим мелким почерком. Спрятав книжку в карман, пообещал доложить обо всем директору и снова вдруг построжел, увидев, как на стене впрягшийся в лямку Гапоненко с трубкой во рту тащит из ямы училище.

— А вот это художество уберите. Уберите сейчас же, немедленно! Это бестактно.

Вывернув на него белки, похожие на облупленные несвежие яйца, Казаровский спросил, правда ли, что Досекин от них уходит.

— Кто это вам сообщил?

— Да так, говорили… — ответил уклончиво Митька.

Сжав тонкие губы, Досекин сказал, что это досужие слухи. Уходить он пока что не собирается и по-прежнему будет вести их курс.

Все с облегчением вздохнули.

Был он, Досекин, строг, а порой беспощаден в этой своей к ним требовательности, но все же он был педагог настоящий, и это чувствовал каждый. Он знал свое дело и делал его уверенно. Горячий сторонник системы профессора Чистякова, он настойчиво проводил его взгляды на обучение и воспитание студентов, будущих мастеров. Правда, была у него и слабость — слабость к талантливым ученикам. Нередко на этой почве у них возникали с Гапоненкой трения, о которых студентам было известно. Как только Гапоненко стал директором, общее мнение решило, что все это он Досекину не простит.

Прослышав о появлении Досекина, в дверь принялись заглядывать любопытные из соседних комнат. Он приглашал на беседу и их. Кто оставался, а кто исчезал поспешно, чтоб крикнуть полундру…

Уже прощаясь, Досекин спросил, кто из них, второкурсников, в этом году навещал старого Норина.

Все снова неловко запереглядывались. Вроде бы собирались, да все как-то так… Да и неудобно без приглашения, у него, по слухам, супруга уж больно строга и ихнего брата, студентов, не очень-то жалует.

Кто-то припомнил, что Норин однажды к ним заходил в Квашнино, еще осенью, возвращался с этюдов. Но побыл у них недолго — посидел, отдышался, спросил, как живут. Осень советовал не упускать, сказал, что нет лучшей поры для художников.

Досекин советовал им навестить старика. Заверил, что примет он их хорошо, будет рад.

На улицу вышел он с чувством какой-то вины. Общежитие надобно было давно ремонтировать, да все не до этого как-то, не позволяли другие дела, представлявшиеся значительно более важными. «Запустили мы их. Ох, как мы их запустили!..»

И — еще: заверяя студентов, что уходить из училища не собирается, он не совсем был искренен. В августе, в прошлом году, возвращаясь с курорта, он ненадолго остановился в своей московской квартире, где и застал его телефонный звонок. Ему надлежало срочно явиться в облисполком, к начальнику отдела искусств.

Приехал — и там ему заявили, что недовольны положением дел в училище. Обучение талицкому искусству продолжается старыми методами, перестройка учебы идет слишком медленно… Он вновь попытался доказывать всю ненужность и вредность такой перестройки, пробовал убеждать, что она лишь погубит это искусство, но все его доводы падали в пустоту. Новый начальник отдела искусств, выдвиженка, женщина волевая, решительная, из бывших ткачих-виноградовок (успела лишь поработать полгода замом директора облдрамтеатра и около года — директором областной филармонии), заявила ему, что здесь его ценят как педагога и есть даже мнение оставить его в училище, но для него будет лучше, если он сам напишет им заявление с просьбой освободить от обязанностей директора…