Борис Изюмский - Девять лет

— Вот это дельно! — долго восторгался Потап.

У причала ждал теплоход. Лешка первой вбежала на палубу.

Шумная перекличка провожающих, медный голос колокола, прощальные взлеты платков, громкая команда капитана — все слилось в праздничную суматоху.

Поплыла яркая зелень прибрежных рощ, стремительно пролетели на пенных крыльях глиссеры, потянулись деревянные пристани на якорях, ведра с вареными в укропе раками у причалов, волы, вытаскивающие на берег рыбачьи сети, паромы с двуколками и автомашинами, вороньи пляжи, купающиеся у берега мотоциклы и «газики», кобчики, застывшие над сочными травами лугов, голопузые мальчишки, ныряющие со свай.

Вот, тяжело взмахивая крыльями, пересекла реку цапля, скрылась в прибрежных зарослях. Крохотной моторкой промчалась впереди теплохода утка-нырок, исчезла под водой и снова забелела трепещущими крылышками.

Все устроились как нельзя лучше, хотя билеты были третьего класса.

Веру с Иришкой поместили на нижней полке, у окна. Рассовали вещи, завели патефон, бегали в ресторан, спрашивали друг друга, что это за фирменное блюдо «капитанская рубка», стоящее десять рублей семьдесят копеек? Панарин взял для пробы. Оказалось, как пояснил он, плохо прожаренная подметка.

Незаметно спустились сумерки.

Начали помигивать рубиновые бакены.

Черные рыбачьи лодки сонно уткнулись в безлюдные песчаные отмели.

Спать никому не хотелось. Опершись о перила палубы, задумчиво глядели на реку, негромко переговаривались.

Взошла спокойная луна. Купы деревьев отражались в прибрежной глади. Луна то цеплялась за мачту, то уходила куда-то в сторону.

— Отмашка влево, — слышалась команда капитана, и слева на теплоходе несколько раз вспыхивал предостерегающий свет.

По ночной реке тянулись буксиры, гремели земснаряды, падали в воду ломкие звезды.

Стась, Лешка и Вера стояли на носу теплохода.

— Девчата, — шепотом предложил Стась, — давайте пофантазируем.

Вера смолчала, а Лешка откликнулась с готовностью:

— Давайте…

— Ты, Юрасова, определенно полетишь на Марс, — объявил Панарин, — развивать производство полимеров.

— С удовольствием, но мне и на земле хватит дел…

— Вера вырастит Химичку, и она в Пятиморске поступит в институт, на отделение декана Чаругиной…

Вера добро улыбнулась.

— Что касается меня… — продолжал Панарин.

— То ты, оставшись убежденным холостяком, употребишь всю свою жизнь на перевоспитание Потапа, — быстро закончила за него Лешка.

— Интересно, где он? — вслух высказал то, что беспокоило его, Стась.

— Как, впрочем, и Надя? — Лешка многозначительно повернулась вправо.

В нескольких шагах от них темнел профиль Нади, слышался голос Потапа:

— На следующий год к чехам в гости поеду. Знаешь, как они на улице друг друга приветствуют? «Честь труду!»

— Красиво! — тихо, мечтательно говорит Надя.

А Стась подумал: «Вот почему он так старательно таскал патефон! Ну, ничего, если в Пятиморске я увижу их в парке вместе, я дам какому-нибудь пацану конфету и подошлю его к ним. Он подбежит с ревом: «Папа, иди домой… Чего же ты нас бросил…» Это будет адской местью за измену…»

Давно все уснули, только Панарин, укутавшись в брезентовый плащ, предложенный ему штурманом, сидит на ступеньках верхней палубы, бормочет, сочиняя стихи:

Оранжевая луна уселась на кончик мачты. Затеяли перекличку петухи. Кто-то набрасывал невидимые колпачки на звезды — тушил их одну за другой.

Но вот ушла на покой луна, ненадолго стало совсем темно, потом небо посветлело, попробовал голос и умолк сонный соловей, прокрякала утка.

«А и правда, о чем я мечтаю? О том, чтобы жизнь была ярким горением, а не чадной вспышкой. Чтобы отдать людям все… И самому быть лучше… А у меня масса крупных недостатков… Прежде всего, я изрядный неряха… Борюсь с этим, но все же… Не всегда уместно шучу… Плохо организован… Об этом надо серьезно подумать…

А что Юрасова наболтала о холостяцкой жизни, так это неправда. Только она должна быть честным, добрым человеком, как… Аллочка Звонарева. Потап говорит: «Некрасивая». Слепец! Красивее ее нет на свете».

Дома Лешку встретили так, будто она возвратилась по крайней мере из арктической экспедиции.

Во-первых, сохранили самый здоровенный арбуз; во-вторых, Севка, остриженный под бокс, прямо непостижимо угодничал: когда она умылась, притащил полотенце, пододвинул ей стул, будто она древняя старуха или шахиня; в-третьих, мама нажарила любимейших селявок. Отец поймал их всего восемь штук, и все восемь поставили перед Лешкой.